Седьмой крест. Рассказы

Георг чувствовал себя менее связанным, меньше самим собой в этом желтом пальто. За многое прости меня, Беллони. Что же дальше? Скоро улицы опустеют, из всех кафе и кино люди уйдут домой. Ночь лежала перед ним, как бездна, в которой он напрасно ожидал найти приют. И он спешил все дальше, не чувствуя под собой ног от усталости, франтоватая кукла-автомат. Он предполагал послать Лени завтра к одному старому другу, к Боланду. Теперь придется идти самому. Другого выхода нет. Счастье еще, что у него есть хоть это платье. Он обдумывал, каким путем ему поближе пройти к Боланду. Представить себе все извилины, все повороты, когда хотелось только забыться и спать, было не менее трудно, чем действительно пройти по этим улицам. Когда он дотащился до своей цели, было около половины одиннадцатого. Парадное еще было отперто; две соседки на крыльце никак не могли проститься друг с другом. Освещенное окно на четвертом этаже и есть окно Боланда. Значит, пока все в порядке. Дверь еще не заперта, люди еще не спят. Он не сомневался, что именно к Боланду и надо было идти. Это лучшая из всех возможностей. Самая лучшая, так что нечего и раздумывать. Да, именно к нему, повторил Георг уже на лестнице. Его сердце билось спокойно, может быть, оттого, что уже не отзывалось на бесполезные предостережения, может быть, оттого, что на этот раз действительно нечего было остерегаться.

Он узнал жену Боланда. Не молодая и не старая, не красивая и не безобразная. Как-то во время стачки, вспомнилось Георгу, она, имея собственных детей, взяла еще чужого ребенка. Ребенка, у которого не было родителей — отец, вероятно, сидел в тюрьме, — вечером привели на собрание. И Боланд взял его за руку и отвел к себе, чтобы спросить жену, и возвратился уже без ребенка. Вечер продолжался — обсуждение какой-то демонстрации. Тем временем ребенок получил родителей, братьев и сестер, свой ужин.

— Мужа нет дома, — сказала жена Боланда, — зайдите в пивную на той стороне улицы. — Она была немного удивлена, но, видимо, ничего не заподозрила.

— Можно здесь подождать его?

— Это, к сожалению, невозможно, — сказала она, не раздражаясь, но решительно, — уже поздно, а у меня болен малыш.

Надо поймать его, решил Георг. Он спустился этажом ниже и сел было на ступеньку лестницы. Запрут дверь или не запрут, размышлял он, а до возвращения Боланда еще кто-нибудь может войти, меня увидят, начнутся расспросы. Да и Боланд может вернуться не один; не лучше ли перехватить его на улице или зайти в пивную? Его жена не узнала меня, а сегодня утром учитель принял меня за старика. Георг проскользнул между все еще прощавшимися соседками и выскочил на улицу.

Может быть, это и есть та самая закусочная, в которую тогда привели ребенка? Выходила целая компания. Мужчины были на взводе и так хохотали, что на них зашикали из окон. Почти сплошь штурмовики, только двое в штатском, и один из них Боланд. Он тоже хохотал, однако, по своему обыкновению, беззвучно и добродушно. Внешне он не изменился. Он отделился от остальных и с двумя штурмовиками направился к дому. Эта тройка уже не хохотала, а только ухмылялась. Они жили в том же доме, один из них отпер дверь, ее действительно только что заперли, остальные последовали за ним.

Георг понимал: сам по себе факт, что он увидел Боланда в таком обществе, еще ничего не означает. Он понимал, что и рубашки его спутников ничего не означают. В лагере он много кое-чего слышал и понял. Он понял, что жизнь людей изменилась, их внешний облик, круг их знакомств, формы их борьбы. Он знал это, как знал и Боланд, если только остался прежним. Георг все это отлично знал, но не чувствовал.

Чувства Георга были те же, что в былые годы, те же, что у всех в Вестгофене. Ему некогда было заниматься рассуждениями о том, почему для спутников Боланда оказались необходимы эти рубашки, а для Боланда — эти спутники. Увидев их, он ощутил лишь то, что ощущал в Вестгофене. Ведь на лбу у Боланда не написано, что ему можно доверять. И Георг этого не чувствовал. Может быть, можно, а может быть, нельзя. «Что же мне делать?» — размышлял Георг. Но кое-что он все-таки сделал: он уже свернул с той улицы, где жил Боланд. Город еще раз ожил. Это была последняя вспышка городской суеты перед наступлением ночи.

— Жену Бахмана в Вормсе пришлось арестовать.

— Это почему? — раздраженно спросил Оверкамп.

Он был против ареста. Незачем возбуждать любопытство и беспокойство населения: если полиция открыто будет щадить членов семьи Бахмана, это наилучшим образом изолирует их.

— Когда его вынули из петли и снесли вниз с чердака, жена стала кричать, что это, мол, он вчера должен был сделать, перед допросом, он, мол, ее бельевой веревки не стоит. Она не успокоилась и тогда, когда тело увезли. Всех соседей перебулгачила, все орала, что она тут ни при чем, она не виновата, и тому подобное.

— А как реагировали соседи?

— По-всякому. Затребовать материалы?

— Нет, ради бога, не нужно, — сказал Оверкамп. — Это к нам никакого отношения не имеет. Это уж дело наших коллег из Вормса. У нас и без того работы по горло.