Седьмой от Адама

Перед глазами у него стояли тлеющая в кювете машина и смятые обгоревшие объективы камер — двух последних его камер из многих, созданных им когда-то, более полутораста лет назад в далёком Регенсбурге. Теперь у него не осталось ничего. Основную, самую необходимую ему камеру — «Гимел», дающую возможность вечной жизни, уничтожил этот никчёмный Мазин, не нашедший лучшего использования и для другой его камеры — «Далет», дарующей здоровье, — чем зарабатывания с её помощью денег. И вот теперь этот старый шпик, этот мерзкий стукач Никанор уничтожил и её, и «Каф», приносящую удачу в игре. Конечно, он узнал второй объектив, и ему стоило огромных усилий, чтобы невозмутимо от этого отказаться. Всё, он отброшен назад, и время, то самое время, с которым он был на «ты» почти двести лет, теперь работает против него.

Этот старая облезлая сволочь Никанор Семёнович — давний подручный и доверенное лицо Корнея — поскрёбся в дверь его квартиры поздно вечером несколько дней тому назад. Они тогда ещё только обсуждали предстоящую сделку и торговались с Корнеем. Никанор присутствовал при разговорах, был в курсе всего, и Енох, насмотревшийся за свою долгую жизнь разнообразных историй измен и предательств, не был особо удивлён, когда старик предложил ему выкрасть нужные материалы у Корнея, прихватить камеру и вместе удрать за границу. В нём бурлила злоба на начальника, все эти годы обращавшегося с ним как с прислугой, унизительная вечная зависимость и вторые роли, на которые его постоянно отодвигали: забывали включить в списки на награждение юбилейными медалями и значками «За верную службу», задерживали очередное повышение званий и окладов, и прочие накопившиеся к старости обиды вечного неудачника. Енох тогда, конечно, не задумываясь отказался — не потому, что претила ему подобная афера, нет, никаких моральных препятствий у него бы не возникло, — просто решил, что старик подослан Корнеем, что проверяет его кагэбэшник, превратившийся в бандита. И промахнулся, вот оно как обернулось… И внезапно вспомнил он, как Никанор пугал его тогда, говорил, что не стоит договариваться с Корнеем, что обманет тот… «Заберёт он ваши камеры и взамен ничего не даст».

«Камеры», вспомнилось ему — значит, знал старик про вторую камеру, значит, выследил, значит, был в тайной квартире и раньше… Как же он тогда не обратил на это внимания?! Но теперь это уже не имело никакого значения. Сейчас надо как можно скорее выскочить из страны, а там отдышаться и… и начать всё заново.

Побросав вещи в небольшой чемодан, Енох задумался. Надо было, конечно, сходить в другую, тайную квартиру — всё же там могли оставаться его записи. Никанор мог и не обратить внимание на затёртые тетрадки с текстами на иврите, но чувство опасности, ощущение, что смотрят в спину, остановило его. Чёрт с ними, с этими тетрадками. В конце концов, ничего особо ценного в них нет, а то немногое, что может представлять интерес для его работы, он и так помнил наизусть. И только он об этом подумал, как тут же нашёлся выход — он даст ключ Максу и скажет через пару дней сходить туда и забрать тетради. Скажет и про деньги, для того чтобы подстегнуть пугливого, но жадного компаньона, хотя на то, что они могли там остаться, Енох не рассчитывал. Вот их-то Никанор наверняка прихватил. А вот про судьбу камеры «Каф» он рассказывать Максу не станет — незачем ему знать лишнее.

4.10

Аэропорт Пулково-2 ранним утром не вызвал у Еноха никаких воспоминаний, в отличие от Макса, уже улетавшего отсюда семь лет назад. Они шли быстрым шагом, время поджимало. Енох схватил билет на первый попавшийся рейс в Европу, не выбирая города, лишь бы вырваться пораньше из-под всевидящего ока Корнея. Макс, тащивший чемодан Еноха, пыхтя, семенил рядом и выслушивал последние наставления.

— Макс, — внушал ему на ходу Енох, — выкупите у Мазина мои тетради — сейчас он их с радостью продаст, ему теперь деньги будут ох как нужны. И не дурите. Как только выполните за пару дней то, что я вам поручил, так сразу же возвращайтесь. У нас много работы. Надо торопиться, Макс! У меня, — он запнулся и поправился: — У нас мало времени. Сколько нам осталось? Каких-нибудь тридцать — сорок лет? Ерунда. Я найду выход. У меня есть идеи и наработки по созданию новой камеры. Нельзя сдаваться, Макс!

— Ну, Енох, я же вам уже объяснял, — упорно отбивался обычно послушный Макс. — У меня здесь ещё важные финансовые дела. Это может занять ещё месяц, от силы два, и я вернусь. Приеду с хорошими деньгами! С огромными, Енох! Я вложился всем, что смог собрать, в очень хорошую компанию, и мои вклады растут как на дрожжах!4

Я буду снова богат, Енох!

Енох остановился, с любопытством и жалостью, словно прощаясь навсегда, посмотрел на сияющего в предвкушении будущего богатства Максимилиана Турн-унд-Таксиса. Потом молча забрал у него свой чемодан, развернулся и, не сказав ни слова, ушёл на посадку.

Стояло тёплое и влажное питерское лето — вторая половина июля одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года.