Сегун. Книга 1

– Это был трудный день, Ябу-сама. Уж и не помню, сколько мне тогда было лет, но мой голос еще не ломался. Господина убил Обата Хиро, сын самого могущественного из его союзников. Может быть, вы знаете эту историю – как юноша снес голову господину Тикитаде одним ударом своего меча? Это был клинок работы Мурасамы, и отсюда пошло поверье, что все клинки Мурасамы приносят несчастье роду Ёси.

«Он говорит это потому, что мой собственный меч работы Мурасамы? – спросил себя Ябу. – Многие знают, что у меня есть такой меч. Или старик просто вспоминает самый необычный день своей долгой жизни?»

– А каков был дед Торанаги? – с напускным безразличием спросил он, проверяя Суво.

– Высокий, Ябу-сама. Выше, чем вы, и много тоньше, когда я знал его. Ему было двадцать пять, когда он погиб. – Голос Суво потеплел. – О, Ябу-сама, в двенадцать лет он был уже воин и наш сюзерен в пятнадцать, когда его отца убили в стычке. К этому времени господин Тикитада уже женился, и у него родился сын. Жаль, что он умер. Обата Хиро был его друг и вассал, семнадцати лет, но кто-то отравил ум Обаты, сказав, что Тикитада замышляет вероломное убийство его отца. Конечно, это все были враки, но мы лишились хозяина. Молодой Обата стал перед телом на колени и трижды поклонился. Он сказал, что пролил кровь из уважения к отцу и теперь хочет искупить оскорбление, нанесенное нам и нашему клану, совершив сэппуку. Ему разрешили. Сначала он собственными руками омыл голову Тикитады и с почестями положил ее на место. Потом вскрыл себе живот и умер мужественно, как велит обычай, – один из наших людей вызвался помочь ему и отделил его голову одним ударом. Потом пришел его отец, чтобы забрать голову и меч Мурасамы. Для нас наступило плохое время. Единственный сын господина Тикитады был взят в заложники. Это было…

– Ты лжешь, старик. Тебя там не было. – Ябу впился взглядом в слепого, который замер в испуге. – Меч был сломан и уничтожен после смерти Обаты.

– Нет, Ябу-сама. Это легенда. Я видел, как отец пришел и забрал голову и меч. Кто бы захотел сломать такое произведение искусства? Это было бы святотатством. Отец Обаты забрал его.

– А что он сделал с головой?

– Никто не знает. Некоторые говорят, что он бросил ее в море, потому что любил и почитал нашего господина Тикитаду как брата. Другие говорят, что он закопал ее и прячет в ожидании внука, Ёси Торанаги.

– А ты что думаешь, куда он дел ее?

– Выбросил в море.

– Ты видел это?

– Нет.

Ябу лег на спину, и пальцы слепого продолжили свою работу. Мысль о том, что кто-то еще знает: меч не уничтожен, странно поразила Ябу. «Надо убить этого Суво, – сказал он себе. – Как мог слепой человек узнать клинок? Он похож на любой другой меч Мурасамы, а рукоять и ножны за эти годы несколько раз поменялись. Никто не мог знать, что твой меч – тот самый, что таинственным образом переходит из рук в руки по мере того, как растет мощь Торанаги. Зачем убивать Суво? То, что он жив, только добавляет пикантности всему этому делу. Даже бодрит. Оставь его в живых – убить никогда не поздно. Тем же мечом».

Эта мысль обрадовала Ябу, и он снова отдался мечтам, чувствуя безмятежное спокойствие. «Скоро, – пообещал он себе, – я стану достаточно могучим, чтобы носить меч в присутствии Торанаги. Однажды, может быть, я расскажу ему историю моего меча».

– Что случилось дальше? – спросил он, желая, чтобы голос старика снова убаюкивал его.

– Наступили тяжелые времена, год большого голода, и теперь, когда мой господин был мертв, я стал ронином.

Ронинами звались безземельные, а также не имеющие хозяина крестьяне-воины либо самураи, потерявшие честь или господина, которые были вынуждены скитаться по стране, пока новый повелитель не соглашался принять их на службу. Ронину было трудно найти нового сюзерена. Пищи не хватало, воевать умел едва ли не каждый, и незнакомцам редко когда доверялись. Большинство разбойников, наводнивших глубинные земли и побережье, вышли из ронинов.

– Этот год был очень плохой, и следующий тоже. Я воевал на чьей угодно стороне – битва здесь, стычка там. Мне платили едой. Потом я услышал, что на Кюсю много еды, и тронулся на запад. Той зимой я набрел на буддийский монастырь. Сговорился, что стану там стражником. Полгода защищал монастырь и его рисовые поля от разбойников. Монастырь находился около Осаки, и в то время – задолго до того, как тайко повывел их, – разбойников развелось больше, чем гнуса. Однажды мы попали в засаду, я был тяжело ранен и оставлен умирать. Меня нашли монахи и залечили раны. Но они не могли вернуть мне зрение.

Его пальцы погружались все глубже и глубже.