Секрет Боттичелли. Загадка потерянных и обретенных шедевров

По мнению Патера, Боттичелли был «прежде всего поэтическим художником», способным «сочетать очарование сюжета и чувств, характерное для поэтического искусства, с очарованием линии и цвета, характерным для абстрактной живописи»[459]. Все эти навыки, по мнению Патера, привели к единому всеобъемлющему проекту: «Так [Боттичелли]. становится иллюстратором Данте»[460]

. Патер утверждал, что эти иллюстрации посрамили средневековых предшественников. «Со своей почти детской религиозной целью они [Джотто и его последователи]. не научились вкладывать тот смысл во внешние проявления, свет, цвет, повседневные жесты, который подразумевает поэзия "Божественной комедии"», – писал он, добавляя, что «до XV века Данте вряд ли смог бы найти достойного иллюстратора»[461].

Слова Патера представляют собой первое в истории последовательное рассмотрение иллюстраций Боттичелли к «Божественной комедии» Данте. Кроме Вазари и анонимного сочинителя Маглиабечано, который впервые упомянул о дантовском проекте Боттичелли в 1540 году, за три столетия, прошедшие с момента создания иллюстраций, никто даже мимоходом не прокомментировал рисунки, за исключением разве что Густава Фридриха Ваагена, который в 1854 году ошибочно назвал их выполненными «разными художниками». Патер размышлял над иллюстрациями Боттичелли со всей своей критической серьезностью: «Они переполнены происшествиями, в них смешаны, с наивной небрежностью к живописным приличиям, три фазы одной сцены на одном изображении»

[462]. В некоторых аспектах, как утверждал Патер, Боттичелли даже превзошел Данте. Человек сложной веры, который, как и Якоб Буркхардт, подумывал стать священником, Патер отвергал духовную определенность средневекового видения Данте и его непоколебимые, непрощающие суждения. Он считал Боттичелли более гуманным и великодушным, чем поэт, которого тот иллюстрировал: «То, что Данте презирает как недостойное ни рая, ни ада, Боттичелли принимает, – тот средний мир, в котором люди не занимают ничью сторону в великих конфликтах… Мораль [Боттичелли]. – это сочувствие; и именно это сочувствие привносит в его работы нечто большее от истинного облика человечества, делает его, мечтателя, таким непреклонным реалистом»[463]

. Приняв этот «средний мир», расположившийся между раем и адом, и отказавшись судить грешников, которых Данте вечно порицает, Боттичелли Патера отшатнулся от строгих законов возмездия, управляющих вселенной Данте. Более того, для Патера Боттичелли олицетворял «неопределенное и неуверенное обещание, присущее самому раннему Ренессансу»[464].

* * *

Десятилетие спустя, в 1882 году, на пике викторианского культа Боттичелли, созданного Рёскином и Патером, Фридрих Липпманн пристально вглядывался в большой пергамент из овечьей кожи в букинистическом магазине «Эллис и Уайт» и обнаружил, что он полностью покрыт плавными линиями Сандро Боттичелли. Благодаря этому открытию, промелькнувшему в зорких глазах Липпманна, возрождение Боттичелли вступило в свою самую драматическую (и дорогостоящую) фазу. Дантовский цикл Боттичелли вот-вот должен был стать причиной политического и финансового соперничества двух самых могущественных европейских государств.

Одной из задач Липпманна было убедиться в том, что перед ним настоящий Боттичелли. Другая задача – обеспечить сохранность рисунков и инициировать их перемещение с британской земли на немецкую. Аукционный зал был непредсказуемым, изменчивым пространством. Любой коллекционер с большим кошельком мог ворваться сюда и за соответствующую цену заполучить свой трофей. Поэтому Липпманн решил, что попытается купить всю коллекцию рукописей Гамильтона, включая дантовский цикл Боттичелли, – эта фирменная тактика уже срабатывала раньше[465]. Этот упреждающий маневр, по его мнению, позволил бы ему приобрести рисунки до того, как они попадут на аукцион, а кроме того, обеспечил бы его правом на коллекционирование произведений искусства до самой смерти. Однако этот вариант обошелся бы примерно в 80 тысяч фунтов стерлингов, или 7 миллионов долларов по сегодняшнему курсу, что было огромной суммой денег для тех времен, когда даже богатые коллекционеры не стремились предлагать баснословные суммы за произведение искусства, а особенно за те, что имели сомнительное происхождение. Рёскин, видевший иллюстрации Боттичелли к «Божественной комедии» во время посещения дворца Гамильтон в 1853 году, прекрасно понимал, что рисунки достанутся тому, кто больше заплатит, а потому начал кампанию по сбору средств, необходимых для сохранения работы в Англии[466]. Однако эту битву за искусство он проиграл.