Секрет Юлиана Отступника

В верхней части свитка, reus, подсудимый, обвинялся в том, что публично призывал народ, retinere, не уплачивать положенные по закону налоги, ложно толкуя или оспаривая законность требований Цезаря. В другом обвинении говорилось о разжигании недоверия к способности римлян справедливо распределять продовольствие путем искусственной организации нехватки рыбы и хлеба, когда на деле провиант имелся в достаточном количестве, что было доказано проверкой остатков. А далее шел отказ признавать божественность Цезаря и требование поклоняться только иудейскому богу.

Лэнг мог бы провести всю оставшуюся ночь за чтением перечня преступлений против Рима, каждое из которых было государственной изменой и за каждое наказанием была казнь через распятие на кресте.

Он тяжело опустился на землю. Мало того, что он читал единственный уцелевший прижизненный документ, подтверждавший существование Христа, — он видел в нем совсем не того Христа, какого мир знал по Евангелиям. Леб Гринберг, профессор из университета Эмори, был прав. Христос больше походил на Ленина, чем на Ганди. Прав он был и в том, что в Евангелиях была совершена крупнейшая, пожалуй, ревизия событий, какую только знало человечество, в результате которой обвинение в смерти врага Рима было возложено на евреев. Определенно, церковь должна была бы всеми силами противиться обнародованию этого текста.

Понятно, почему современная католическая церковь, скорее всего, будет готова зайти достаточно далеко, ради того чтобы слова с лежавшего перед ним свитка никогда не увидели свет. Более того, Лэнг был очень удивлен тому, что свиток оставили здесь. Документ, согласно его теории, должны были уничтожить, или, по крайней мере, переместить в какой-нибудь сверхсекретный архив, не доступный никому, кроме самого Римского папы и, может быть, самых приближенных к нему лиц. Но, посмотрев по сторонам, Лэнг сразу нашел ответ и на этот вопрос. Пока здесь не начались раскопки, к амфоре никто не имел доступа. Никто, по всей вероятности, даже и не знал о ее существовании. А во время раскопок не так легко было определить, какие колонны действительно несли на себе тяжесть строений, а какие остались от первой, древнейшей базилики Святого Петра.

Если даже в церкви знали об этой тайне, о «шутке» Юлиана, то, вероятнее всего, должны были бы считать, что она находится в полной безопасности.

Было ли известно Ватикану о надписи в Монсегюре?

Выяснить это Лэнг никак не мог.

Средневековая церковь, инквизиция должны были бы стереть с лица земли любое упоминание о тайне Юлиана вместе со всеми, кто мог знать хотя бы о ее существовании, не говоря уже о содержании. Но сегодня… Неужели церковь пошла бы на убийства? В конце концов, она пережила и Галилея, и Лютера, и Дарвина… Даже Дэна Брауна[56].

Пергамент вполне мог быть той причиной, по которой Пий молча, даже, как казалось со стороны, безразлично сносил злодеяния нацистов; вероятно, этим же объяснялось большое количество папских паспортов, выданных нацистам для бегства в Южную Америку — страх перед раскрытием тайны Юлиана. Но сегодня?.. Сегодня все было не так, как в тридцатые и сороковые годы. Исследователи стволовых клеток, защитники абортов, борцы за права гомосексуалистов и многие другие, открыто выступающие против церковных установлений, — никого из них не убивают. И, вероятно, нашлось бы немало таких социально активных людей, кому Христос-революционер показался бы даже более привлекательным, чем Христос смиренный. Церковь могла бы даже привлечь новообращенных, или, по крайней мере, активизировать тех христиан, кто не проявляет особого усердия в вере. В конце концов, разве не к этому стремился Ватикан все две тысячи лет своего существования?

Но если не церковь?.. Как Франц Блюхер назвал организацию, помогавшую скрываться от правосудия нацистам? «Die Spinne», паук. Но вряд ли престарелые нацисты стали бы тревожиться из-за опасности, угрожающей церковным догмам; они защищали себя и себе подобных. Таких, как Скорцени.

Но Скорцени умер, не так ли?

Лэнг на мгновенье уставился в темноту. Юлиан, Скорцени и…

У него в мозгу происходило нечто похожее на метеоритный дождь; нейроны, лихорадочно соприкасались синапсами, как будто даже испуская при этом искры, — прямо-таки перестрелка на ферме Корраль. Фразы, лица, места сливались в единую концепцию, которая, как понимал Лэнг, сформировалась у него в подсознании не сегодня и даже не вчера. Просто он, как последний идиот, настолько сосредоточился на поисках новых фактов, что не удосужился уделить хоть немного внимания тому, что уже знал.

«Чертовски неприятно слышать, что парня, прошедшего всю эту берлинскую заварушку, так вот запросто взяли и пристрелили».

Никто из них не успел сказать Риверсу, что Дона Хаффа застрелили. Более того, при таком строгом контроле за распространением огнестрельного оружия, который практикуется в Европе, предположение о том, что человека застрелили, должно было возникнуть в последнюю очередь. Если только убийцей не был полицейский или сотрудник какого-нибудь правительственного агентства.