Секрет покойника

Но у меня нет времени слушать благочестивые речи. Если он молится за Симмаха, то, скорее всего, благодарит своего Бога за то, что на старика взвалили вину за убийство Александра. Я поднимаю глаза на высокие церковные стены у него за спиной. Строительные леса на крыше похожи на птичьи гнезда. По куполу карабкаются рабочие, покрывают его листовым золотом. Мне вспоминается толпа, которая собралась в этом месте, когда сюда с проповедью явился Евсевий, на следующий день после убийства Александра.

— Ты теперь здесь работаешь?

Кивок.

— Епископ Евсевий до своего отъезда в Никомедию нашел мне место.

— Важный пост? — наугад спрашиваю я и вновь оказываюсь прав. Симеон понимает, куда я клоню, и на его лице тотчас читается растерянность.

— Смотрю, ты после смерти Александра пошел в гору.

— А тебе непременно нужно позлословить по этому поводу.

— Разве тебя не мучит совесть? — нарочно спрашиваю я его. — Взять себе в качестве покровителя врага своего бывшего хозяина?

— Раздор между Александром и Евсевием начался еще в Никее. И меня он не касается.

— Александр пытался не допустить Евсевия на патриарший престол.

— Патриарха выбирают голосованием, и его голос был лишь одним из многих. — Симеон трясет головой, раздраженный тем, что я не понимаю таких простых вещей. — Это совсем другой мир, не такой как твой. Да, мы спорим, причем часто, но делаем это со смирением. Чтобы победить, нам не нужно уничтожать своих противников. Бог — вот единственный судия, которого мы признаем.

Нам не нужно уничтожать своих противников. Он имеет в виду меня? Симеон так молод, так серьезен, что я почти уверен, что он не знает моего прошлого.

Но я гну свою линию.

— Но Александра все-такц уничтожили, — напоминаю я. — Что Евсевию более чем на руку — последнего препятствия на его пути больше нет. Он победил.

— Ты видишь закономерности там, где их нет.

— Неужели? Александр копался в истории, причем копался глубоко и основательно. В том футляре было немало документов, которые грозили скандалом. И некоторые из них касались Евсевия.

— Он никогда не показывал их мне.

Я делаю шаг ему навстречу.

— Ты был в библиотеке вместе с Александром. Возможно, ты последний видел его живым. Когда я застал тебя у него дома, ты просматривал какие-то бумаги. Ты принес записку от Симмахова раба, в которой говорилось про место встречи, где он передаст мне футляр с документами, и ты пришел туда, чтобы убедиться, что его схватят.

Надо отдать Симеону должное — он само спокойствие. Он смотрит на меня как на сумасшедшего, как будто единственный, кого я своими речами выставляю преступником, это я сам.

— Документы были у Симмаха, — напоминает он мне.

— Ты уже давно шпионишь на Евсевия. Когда тот понял, что стало известно Александру, он нанял тебя, чтобы ты убил старика в библиотеке. Ты воспользовался бюстом Иерокла, чтобы все подумали, будто это дело рук Симмаха, а когда этого оказалось недостаточно, ты дал рабу футляр с документами и устроил встречу возле статуи. Когда же этого тоже оказалось мало, ты пробрался в его дом и инсценировал самоубийство.

Он как-то странно смотрит на меня, нет, это не раскаяние, не страх и даже не гнев. Симеон остается на удивление спокоен. Похоже, ему меня жаль.

— У меня был ключ к жилищу Александра, — говорит он. — Если, как ты говоришь, Евсевий хотел от него избавиться, то зачем это было делать с такой жестокостью и в таком людном месте, как библиотека? И зачем мне нужно были идти на столь изощренные уловки, чтобы кого-то оклеветать? Не проще ли было бы как-нибудь ночью просто прийти к Александру домой и убить его там? Тем более что, по твоим словам, я мастер инсценировать самоубийства.

Следует воздать христианам должное: они умеют спорить. Интересно, он всегда был таким? Мне он почему-то кажется другим — более сильным, более уверенным в себе. Помню, как я увидел его в первый раз. Тогда он буквально полыхал гневом. Казалось, прикоснись к нему, и тут же полетят искры. Теперь же передо мной холодная сталь.

У него на все находится готовый ответ. Как будто эти ответы он приготовил заранее. Или, может, история, которую я пытаюсь связать воедино, такая шаткая, что в ней легко найти дыры.

Но как тогда быть с вопросом, который задал Порфирий? Зачем было вновь привлекать к Симмаху внимание? Зачем было его убивать? Не проще ли было отправить старика в изгнание?

На меня накатывается страшная усталость. Внезапно мне делается дурно, я чувствую, что пошатнулся. Симеон хватает меня за плечо и пытается подвести к скамье, но я стряхиваю с себя его руку. Он отступает. Глаза его горят.

— Август знал, что христианин сделать такого не мог. Именно поэтому он поручил тебе расследовать это убийство. Он знал, что это дело рук приверженца старой религии.

Несмотря на головокружение, меня охватывает гнев.

— Мне тошно слышать о том, что христианин не мог этого сделать. Вы только и делаете, что грызетесь друг с другом.

— Ты ничего не знаешь о христианах!

— А ты помнишь Никейский собор?

Он пожимает плечами.

— Мне тогда было двенадцать лет.