Секрет Сабины Шпильрайн

Не знаю, были ли наши соседи евреи, но богатыми их нельзя было назвать. Я заглянула к ним через приоткрытую дверь и заметила, что мебели у них почти нет, даже у нас с мамой Валей мебель была богаче и новее. Посреди первой, проходной, комнаты стоял стол, покрытый клеенкой, четыре неодинаковых стула, диван и обшарпанный буфет, а в другой, подальше, было очень тесно – там стояли, прижавшись друг к другу, три больничные кровати и старый шкаф без зеркала. Раз в спальне стояли три кровати, значит, спали там трое, но никого третьего я сначала не видела.

Зато на второй день я заметила, что в столовой у Сабины в углу напротив дивана черными лаковыми боками сверкало пианино, так что, может, они все же были богатые. В квартире моих настоящих мамы и папы тоже было пианино, и мама даже записала меня в музыкальную школу, но потом случилось ужасное, и у меня не стало ни мамы, ни папы, ни пианино.

Через несколько дней после нашего приезда я вышла вечером на кухню поставить чайник и увидела там молодую женщину, тоже черноволосую и черноглазую.

Она улыбнулась мне и сказала:

– Ты, наверно, Сталина? А я Рената, старшая дочь Сабины.

Вот, значит, кто спал третьим в Сабининой спальне! Эта Рената была совсем взрослая. Она казалась настолько старше Евы, что трудно было поверить, будто они сестры.

Рената вела себя очень странно. Она только что откуда-то приехала, но не стала ни есть, ни спать, хоть было уже поздно. Она прошла в столовую, открыла крышку пианино и начала играть. Такой красивой музыки я никогда не слышала, даже по радио. Потом из спальни вылезла Ева, уже в ночной рубашке, в руке у нее была скрипка, и они стали играть вместе, и играли, пока мама Валя не постучала к ним в дверь и не попросила прекратить концерт, потому что пора спать.

Они тут же прекратили, но утром начали снова. Мама Валя выскочила в коридор скандалить, и Сабина, сильно извиняясь, стала объяснять, что Рената – пианистка по профессии и должна репетировать перед концертом (какое интересное слово – репетировать!), а Ева учится в музыкальной школе при консерватории (еще одно слово – консерватория!), и ей надо готовить уроки. Мама Валя заворчала, что нам нет дела до их уроков и концертов, так что пусть они играют свою музыку где-нибудь в другом месте. И добавила, что теперь она понимает, почему прежние жильцы нашей комнаты так хотели убежать подальше из этой музыкальной квартиры, и что она будет жаловаться.

Услышав слово «жаловаться» (его я знала раньше), Сабина почему-то ужасно испугалась и стала уговаривать маму Валю, что девочки будут репетировать, только когда ее не будет дома. Но мама Валя пока почти всегда была дома, потому что ей некуда было уходить – она уволилась с работы в Ахтырке и новую работу в Ростове никак не могла найти. Она писала заявления в разные больницы и поликлиники, но ей отовсюду отвечали, что им не нужна еще одна медсестра.

Сабина как-то спросила ее, почему бы ей не написать в отдел здоровьехранения – они ведь лучше знают, где нужны медсестры.

Мама Валя сцепила руки, так что косточки пальцев побелели, тихо ответила:

– Спасибо, это очень хороший совет. Сегодня же напишу, – и быстро ушла в нашу комнату. Когда я вошла за ней, она лежала на кровати лицом в подушку и плакала. Я испугалась и спросила, что с ней, а она прошипела: «Закрой дверь!» – хотя дверь была закрыта. Мне стало ее жалко, я села рядом с ней на кровать и погладила ее плечо. Она сбросила мою руку и закричала в подушку, так, чтобы получалось тихо:

– Люблю я этих советчиков! Советуют, сами не знают что. Я напишу в отдел здоровьехранения, а они тут же выяснят, что я не Столярова, а Палей. И дадут мне работу в лагере!

Я знала, что лагерь бывает летний и пионерский, но побоялась спросить ее, что в этом плохого, потому что после смерти Леши она стала очень нервная, тем более что деньги, полученные от обменщиков, быстро подходили к концу. А из-за того, что она стала нервная, она совсем не могла переносить музыкальные концерты Ренаты и Евы. Из-за мамывалиных скандалов Ева перестала со мной разговаривать, как будто я была виновата. Особенно, по ее словам, я была виновата в том, что меня звали Сталина.

Как-то, когда мама Валя после очередного скандала, сердито хлопнув дверью, выскочила из квартиры, я услышала сквозь дверь, как Сабина попросила Еву не упрекать меня за мое имя, сказав при этом странную фразу: «Тебе что, мало неприятностей?» И еще более странно было, что в ответ на эти слова Ева начала рыдать и биться в истерике. В самый разгар ее истерики кто-то стал открывать входную дверь своим ключом, и в коридор вошла не Рената и не мама Валя, а высокий толстый мужчина в очках и в голубой теннисной рубашке, обтягивающей его круглый живот.