Время течёт. Двигается. Отмеряет…
Моё плавание в пустоте приводит к месту, где есть звуки. Они пробиваются во тьму, растекаются по ней — непонятные, беспокойные, зовущие.
Однажды в этой темноте звуки вдруг обретают смысл:
— Ри, пожалуйста, очнись. Я прошу, я тебя умоляю, очнись, Ри!
И снова всё превращается в невнятный гул.
Кто такая Ри?
В другой раз звуки становятся понятными чуть дольше:
— …по-прежнему ничего не могу сделать. Она вся пропитана магией вампиров, заклинания не дают почувствовать, что с ней происходит.
— Может, имеет смысл позвать людей? Их целители не совсем безнадёжны. Или вампиров…
— Да хоть демонов!
— Ри…
— Ри, очнись! Ри, если ты слышишь меня: сними абсолют, это может помочь… Ри, пожалуйста… Я сожалею… пожалуйста, сними абсолют…
— Ри…
— Я люблю тебя, Ри, очнись, пожалуйста…
— Ри, я тебе покрывала новые сделал. Они такие красивые. Если не очнёшься, ты не сможешь на них посмотреть.
Покрывала… сделанные… это что-то важное.
Я одна в этой темноте.
Но я не должна быть одна!
И всё же я одна…
— Ри…
— Ты справилась, ты всё сделала, Ри, теперь самое время насладиться результатом. Просыпайся, пожалуйста… Тебе ещё род возрождать.
— Ри, Осдар по тебе скучает… И про абсолют — я серьёзно.
— Из герцога Ирданского хороший шпион получился: он сдаёт своих союзников, только золото успевай выдавать. Ри, тут столько дел, пора бы тебе очнуться и показать, на что ещё способен Бешеный пёс… последняя из рода Сирин. Ри, пожалуйста…
— Ри…
Этот голос не даёт покоя. Всё зовёт и зовёт сквозь тьму. Но он не в ней. Он словно за ней… А если он за ней, значит, тьма не бесконечна — есть что-то ещё.
Что?
— С днём рождения. Ты никогда не любила отмечать этот день, потому что он напоминал о Халэнне. И меня посещает безумная мысль, что таким изящным способом ты увильнула от необходимости по-королевски его отметить с подданными и новой семьёй. Знаю, Арена ты недолюбливаешь. Мы могли бы его не приглашать. И никого не приглашать. И не отмечать, если тебе не хочется об этом вспоминать. Плевать на все традиции, только очнись, Ри…
Я двигаюсь на голос. В бескрайности темноты я зачем-то двигаюсь на этот голос. Где-то же он находится.
— Ри, даже не думай, что я оставлю тебя в покое. После такой невероятной победы ты просто обязана очнуться и… Ри… пожалуйста-пожалуйста, просыпайся.
Я больше не былинка: я большая и неподъёмная. Я ещё плыву во тьме, но чувствую себя вплавленной во что-то крупное. В бесконечности тьмы появляется новое движение — в центре меня: тук-тук-тук и шелест, когда центральная часть опускается и поднимается. Всё остальное во мне монолитно.
Тяжёлый неподъёмный кусок, в который я вплавлена, это тело.
Стук — биение сердца.
Шелест — звук моего дыхания.
Я не могу пошевелиться, потому что ранена.
И темнота больше не такая густая.
Бесконечность — столько времени проходит, прежде чем неподъёмные веки раздвигаются.
Свет такой ослепительный, что я снова закрываю то, что называется глазами.
Голова тяжёлая — очень тяжёлая и болит. И что-то горячее прижимается ко мне сбоку, тоже дышит.
Потолок — сплошной узор из лепнины. Замысловатый, сложенный из выпуклостей и теней во впадинах, цепляющий взгляд и бесконечно водящий его по переплетениям. От него трудно отвести взгляд. Особенно после всеобъемлющей темноты.
Тело. У меня есть тело — оно тяжёлое, онемевшее. И рядом лежит ещё одно. Обнимает меня. Дышит в шею.
Недолго: напряжение проскальзывает в его мышцах, приводя в движение. И он приподнимается, показывает мне лицо в обрамлении огненно-рыжих прядей.
Я знаю, что оно красивое, хотя сейчас бледное и заострилось, и густые тени залегли под золотыми глазами. Я знаю это лицо. Неправильно только то, что в огненно-рыжих кудрях от висков тянутся пряди седины.
«Драконы не умеют изменять цвет седых волос, это навсегда», — появляется мысль.
— Ри… — выдыхает нависающий надо мной мужчина. Его глаза влажно блестят, ресницы слипаются. — Ри, ты очнулась. Очнулась… — Судорожно вдохнув, шмыгнув носом, он шепчет: — Ты победила. Ты уничтожила Неспящих. Отомстила за семью. Теперь можно жить дальше.
Я знаю, что его зовут Элор.
Глава 62
Вода поднимается быстро, шумно. Достигает голубого узора по краю ванны, и кран сам перекрывается. Угасает бодрый шелест, остаётся лишь редкое «Кап!.. Кап!», эхом разносящееся по просторной комнате.
Я в нашей с Элором сокровищнице. Её доделали за те одиннадцать дней, что я находилась без сознания, и Элор перенёс меня сюда.
А сейчас караулит за дверью этой большой комнаты с мозаичными морскими пейзажами на стенах, просторной ванной, тёплыми лежаками возле стен и стеллажом с полотенцами и баночками косметики.
Наверное, Элор до последнего надеялся, что я приду себя, поэтому позаботился об уюте.
Или распоряжения отданы раньше, просто их никто не отменил, а строители и слуги не осмелились нарушить?
Не помню.