Секретарь тайной полиции

С фотографии, зажатой в мягких волосатых пальцах Кирилова, смотрел на Клеточникова умными своими глазами Иван Петрович, он же Дворник, он же обитатель тридцать шестого номера гостиницы «Москва», отставной поручик Константин Поливанов.

— Никогда его не встречали? Ась?

НЕУЖЕЛИ КОНЕЦ!

— Не знаю. И в альбоме такого лица не помню.

— А жалко, что не знаете! Вас бы сразу наградили, — шеф усмехнулся. — Запомните навсегда,— фотография приближается к самому лицу Клеточникова. — Только что достали этот новый снимок для альбома. Ежели встретите его — постарайтесь, задержите любым способом! Некто Александр Михайлов, он же «Катон-цензор», «Петр Иванович», «Иван Петрович» и так далее... Главарь подпольного мира, учредитель «Земли и воли», наш самый опасный противник. Хуже его сейчас нет в революции никого: умен, дьявол, исключительно энергичен, очень осторожен!

К чему он это говорит? Куда, лис, клонит? Чего добивается?

Клеточникову уже кажется, что его запутали, обвели, что вот сейчас шеф агентуры нанесет последний и неожиданный удар — ведь ему, наверно, все известно, разговор о Михайлове лишь ловкая игра полицейского кота с пойманной мышкой. Конец? Его разоблачили? Да, конечно, конец. А если нет, то почему, с какой стати с ним заговорили о Михайлове?

А квадратное, с крупными, грубыми чертами лицо начальника засияло от удовольствия. Он ясно видит, как изумлен и сбит с толку его «интеллигентный» шпик. Теперь с этим регистратором можно что хочешь сделать: голыми руками можно брать за оттопыренные жабры. Именно в такое вот состояние и желал привести своего агента превосходительный Григорий Григорьевич. И — сам не ожидал столь быстрого успеха. Даже лишку, видно, хватил. Тот совсем перед начальством в трепет вошел.

«По-дружески» шеф напомнил своему агенту события последних лет. На Украине, в Чигиринском уезде, вожаки «преступного тайного сообщества — Исполнительного Комитета Социально-революционной партии» подготовили и едва не начали бунт десяти тысяч мужиков; в Одессе другой кружок подпольщиков задумал еще более страшное дело — взорвать его величество на собственной яхте! На юге нередко раздавались выстрелы и падали сраженные пулями агенты, жандармы, прокуроры. На севере, даже в Петербурге, обстановка пока что казалась потише; правда, года два назад на Невском проспекте демонстрация землевольцев подняла красное знамя, а через некоторое время некая Вера Засулич стреляла в полицмейстера Трепова в собственной его приемной. Но только с лета прошлого, 1878 года, когда неизвестный государственный преступник заколол на площади кинжалом его высокопревосходительство шефа жандармов генерала Мезенцева, Третьему отделению стало очевидно, что преступный Исполнительный Комитет переносит свои главные действия с юга в столицу и, значит, здесь отныне будет идти решающая битва за престол и отечество с врагом внутренним.

— Осознали вы это?

Волосатый палец Кирилова грозно уставился в Клеточникова.

— Осознал вполне... ваше превосходительство.

Начальнику понравился виноватый взгляд и виноватый тон шпика. Но разговор требовалось довести до конца.

— Посему и было приказано провести большое расширение штатов агентуры в столице, и вы, господин Клеточников, получили у нас место. Однако, ежели на самом деле осознали, на какую важнейшую службу мы вас принимаем, то сможете сделать и сами вывод: можем ли мы в такой опасной обстановке держать вас — бездарного — филером в Санкт- Петербурге?

«Вот к чему вел дело!..»

— Нет! Не можем. Не просите... Не вам, дорогуша, искать в столице «Катона-цензора» — Михайлова или Николая Морозова, «Поэта». — И начальник агентов спрятал фотографию Дворника в ящик стола.

«Это все... Да, все. Жалко. Очень».

— Идите, идите домой, милейший. Я же, в свою очередь, обещаю о вас подумать. Хорошо?

Когда через пять минут Клеточников покидал тай-ную квартиру, опытным взглядом он заметил, как по его следу отправился агент проверочного наблюдения.

Его подозревают?

А может, наоборот? Может, еще не все потеряно?

Может, он все-таки понадобится генералу Кирилову?

ПРОШЛОЕ ПОТРЕБОВАЛО РАЗГАДКИ

Человек проснулся в шесть утра.

Над его кроватью висел приколотый кнопкой лист бумаги. На листе — любимое изречение: «Не забывай своих обязанностей». Он никогда не забывал их. Не позволил себе понежиться в кровати ни одной секунды. Вскочил, оделся, выбежал на улицу, отправился по срочным делам. Обязанностей у него было много — суток для них не хватало.

...С шести тридцати до девяти он обошел семь квартир «жертвователей», собрал взносы в кассу партии. (Ему «жертвовали», доверяли и давали деньги щедрее и чаще, чем кому-либо другому).

...С девяти до двенадцати он распределил собранные средства по организациям. Большую часть средств и полученную из-за границы литературу отправил с верными связными в деревенские поселения землевольцев, остальные деньги оставил для работы в городе.