Секретики

По окончании школы Киска принялся фарцевать уже по-крупному. Перешел, как говорили, на бриллианты, был задержан где-то в подземном переходе на Горького и доставлен в милицию, откуда его вытащил отец. Полковник пришел в отделение в форме и поклялся партбилетом, что выбьет из сына всю эту “американскую бизнес-дурь”. Киска бизнес не бросил, но подстраховался – женился на итальянке и получил паспорт, став Венчеслао Манджелли. В начале Перестройки он вернулся в Москву, занялся оптовой торговлей овощами и открыл два итальянских ресторана, в которых никто из нас не бывал. Несколько раз он появлялся в старой школьной компании, но вскоре сгинул окончательно. Разбогател ли он, как мечтал, сломав устои отца-милиционера и мамы-учительницы? Везет ли его в роскошном синем “вольво” личный шофер? Этого я не знаю, как не знаю и того, носит ли он по-прежнему уродливые ботинки на огромной платформе или предпочитает удобные итальянские туфли на кожаной подошве.

Класса с восьмого мы начинали мечтать о длинных волосах, которые носить в школе строго запрещалось, а за американские джинсы готовы были пойти на преступление – продать если не мать и бабушку, то антикварную безделушку с полки или старинную книгу, стоившую в наших глазах куда дешевле вожделенных штанов из грубой ткани. Существовало негласное правило: если ты вдруг становился счастливым обладателем жвачки, то немедленно тащил пачку-другую в класс и раздавал ее товарищам, иногда деля пластинку пополам, чтобы досталось всем. Но не всё зарубежное барахло имело в наших глазах одинаковую цену. Кот, например, похвалялся алюминиевой расческой в виде реактивного самолета, сделанной во Вьетнаме из сбитого американского “Фантома”. Сувенир привезла из Ханоя его мама – член делегации ЦК ВЛКСМ. Самолетик-расческа не произвел на одноклассников впечатления. Вьетнам не считался модной страной, а безделушка походила на самоделку, выточенную на зоне или в кустарной мастерской, – такими торговали на Тишинском рынке. Желчный Евдак еще спросил, долго ли Кот отмывал с алюминия кровь сбитого летчика? Тот надулся и долго с ним не разговаривал. Недоступный мир вестернов и хиппарей из Вудстока казался нам подобием рая. Помню, Курдя объясняла нам, что маме пришлось жить в США, потому что у нее больные почки и ей необходимо каждый день есть арбуз, а в Америке их можно покупать круглый год. Такое оправдание звучало, мягко говоря, странно, потому, наверное, и запомнилось.

В восьмом классе мы стали, наконец, интересоваться девчонками. Тогда-то и началась “галстучная” эпидемия. Все родные и близкие начали привозить их мне из заграничных поездок: темно-синий с лошадками (самый главный!) из Италии от бабки, бордовый с лилиями откуда-то привез дед, ярко-оранжевый с желтыми кирпичиками из Польши подарил мне папин друг дядя Федя Варпаховский. Его я надел лишь раз, и был награжден хихиканьем одноклассниц. Он провисел в шкафу много лет вместе со всей коллекцией, пока она не потерялась при очередном переезде, а может, просто за ненадобностью была отправлена в мусорное ведро. Единственный галстук, который у меня сегодня есть, подарили мне в Лондоне. “Возьмите, Петя, это дорогой и практически вечный галстук. Пусть будет на всякий случай”, – сказал тогда немолодой русский эмигрант, стремившийся выглядеть английским джентльменом.

Не помню, чтобы когда-либо его надевал.

В восьмом же классе я купил черный обувной крем и стал чистить ботинки! Надраивал их щеткой, проходился бархоткой, потом мыл с мылом перепачканные руки и отправлялся в кино или в бар. Швед и Щука стали ходить по барам и брали меня с собой.

В знаменитую “Адриатику” на Староконюшенном было невозможно попасть из-за длинной очереди, поэтому мы шли в полупустой “Валдай” на Новом Арбате, заказывали пунш за пятьдесят шесть копеек, тянули сладкую жидкость из трубочки, курили и глазели по сторонам. Иногда, правда, наведывались в “Октобер”, как его называли хиппари, – бар в кинотеатре “Октябрь” на том же Новом Арбате. Там часто сидел Санюля. Заметив нас, он всегда отворачивался, не желая знаться с не вписанными в хипповскую систему. Санюля был в школе заметной личностью, с ним не брезговали перекинуться словечком даже выпускники. Жил он на “Аэропорте” и поддерживал образ крутого хиппаря. Он принципиально носил длинные волосы, но, чтобы не привлекать внимания учителей, зачесывал их пятерней за уши и прятал в ворот водолазки, скрывая запретную длину. Как-то раз я застал его в туалете, где Санюля “резал вены” – проводил лезвием бритвы по запястью, слегка рассекая кожу и продвигаясь всё выше, от запястья к локтевому сгибу. Каждый порез он аккуратно зализывал и следом делал новый. На мой недоуменный вопрос, зачем он это делает, Санюля не ответил и продолжил свое сумасшедшее занятие. Шрамы от порезов должны были засвидетельствовать в компании крутость их обладателя, якобы пускавшего себе кровь после приема эфедрина. Это я понял много позже, увидав настоящего эфедринщика с рукой, исполосованной так, словно ее пожевал небольшой крокодил.