Секретные архивы ВЧК-ОГПУ

—Камеры-одиночки были самым настоящим адом. Нас били каждый день, и били жестоко. Но самым ужасным было ожидание экзекуции. С самого утра, после того как вынесешь парашу и натрешь до блеска асфальтовый пол, начинаешь напряженно прислушиваться к шагам в коридоре. Кажется, идут? Идут, чтобы начать бить. Нет, пронесло, это к соседу. Целый час из соседней камеры несутся вопли и стоны. А ты стоишь и ждешь: знаешь, что скоро придут и к тебе. Но когда? А вдруг не придут? Черта с два! Неожиданно распахивается дверь, врываются надзиратели, хватают за руки и за ноги и начинают бить об пол. Когда превращаешься в подобие тряпки, тебя швыряют на стены, топчут ногами, лупят палками и специально изготовленными для этого резиновыми жгутами.

Но избиения в камерах — детский сад по сравнению с тем, что творилось в карцерах. Неоднократно побывавший там каторжанин Сергеев, не скрывая слез, вспоминал:

—Карцер — это, конечно, самое тяжелое испытание. Зимой он, естественно, не отапливался, стены и пол были ледяными. Обычно бросали туда минимум на пять дней, я же получил сразу тридцать. И все тридцать дней зверски избивали, причем не менее двух раз в сутки. Обычных избиений надзирателям иноща казалось мало, и тогда на меня надевали смирительную рубаху и, схватив за голову и ноги, колотили меня об пол. Это называлось «загнать в чахотку».

Но и это — не все. Наиболее строптивых пороли розгами. Бывший матрос Симоненко получил сто розог. Эта изуверская порка привела к тому, что у богатыря матроса отнялась рука, а потом нога и была парализована речь.

Ничего удивительного, что, помучившись вот так год-другой, многие узники Орловского централа приходили к выводу, что избавить их от мучений может только смерть. Самоубийства в этой тюрьме стали самой настоящей эпидемий. Повесился студент Сопотницкий, с галереи третьего этажа бросились вниз каторжане Абрамов и Розен, покончили с собой Литников, Кудрявцев, Бочаров и многие другие.

Само собой разумеется, доктор Рыхлинский засвидетельствовал, что все они умерли от туберкулеза. О тюремной больнице даже бывший начальник Орловского централа Мацевич отзывался с нескрываемым презрением:

— Существовавшая при тюрьме больница совершенно не соответствовала своему назначению, она скорее походила на прикрывательницу наших преступлений по избиению заключенных. Половину попавших в больницу, как правило, выносили на кладбище, то есть человек по двести в год. Что касается доктора Рыхлинского, то в своих заключениях он никогда не указывал истинной причины смерти, у него было всего два диагноза: порок сердца и туберкулез.

Служил в Орловском централе еще один, довольно интересный человек, который весьма своеобразно истолковывал свое предназначение. Речь идет о тюремном священнике Рождественском. Перенесшие все ужасы тюрьмы свидетели в один голос характеризовали его как палача, черносотенца и фарисея.

— При этом надо было видеть, — вспоминали они, — как он, возведя очи к небу, говорил: «Не забывайте, дети мои, что устами народа глаголет истина. А в самых глубинах русского народа давным-давно родилась очень верная и очень мудрая пословица: «Тюрьма что могила, всякому место есть».

Это он, священник Рождественский, уговаривал заключенных «претерпеть все мучения и ждать пришествия царства небесного»; это он отпевал «в бозе почивших», прекрасно зная, что эти люди не почили, а были до смерти забиты; это он с помощью самых свирепых надзирателей обращал в христианство евреев и мусульман, а несогласных, с его благословения, тут же сажали в карцер и по отработанной схеме «доводили до чахотки».

Не думайте, что заключенные безропотно сносили все эти истязания. Одни протестовали, накладывая на себя руки, другие ухитрялись сообщать о тюремном беспределе на волю, но ни Дума, приславшая целую комиссию, ни высокопоставленные чиновники, нагрянувшие с проверкой, изменить ничего не моти.

И тогда заключенные взбунтовались! Это случилось 10 августа 1910 года. А началось все в мастерской по переработке старых веревок и всевозможных отходов. Работа «на хлопке» — так узники централа называли эту мастерскую — была настолько антисанитарной, что через три-четыре месяца каторжане приобретали самый настоящий туберкулез. Тяжкая работа, избиения кольями и нагайками довели до того, что однажды заключенный Богданов, в ответ на удар нагайкой по голове, схватил топор и одним ударом раскроил череп надзирателя. Потом он сорвал с него револьвер и начал стрелять в других надзирателей.

В ответ раздался огонь со всех вышек и башен. Шесть человек было убито и тридцать ранено, остальные избиты до полусмерти.

Вскоре состоялся военный суд. Восемнадцати зачинщикам бунта грозила смертная казнь. Но когда подсудимые рассказали о царившем в тюрьме произволе, а потом показали незаживающие раны от палок и нагаек, прокурор отказался от обвинения, и всем арестованным вынесли оправдательный приговор.