Секретные операции царских спецслужб. 1877-1917 гг.

Так выжил Алексей Алексеевич в добродетели сам и сына в добродетели выдержал»[125].

Разумеется, историк, читая фельетон с карандашом, найдет шпильки в адрес личной жизни августейшей фамилии.

Но позвольте, здесь и не пахнет ни политикой, ни революцией.

Но в Департаменте полиции не дремали, действуя практически по Вольтеру – «Если революционеров нет, их следует выдумать». Надо же как-то обосновать быстрый рост бюджета спецслужб.

Да, кто-то узнал в фельетоне четырех последних самодержцев, но таких было немного. А вот сама полиция начала кричать об оскорблении «царских величеств». Газету «Россия» навсегда закрыли. Амфитеатрова сослали в Минусинск, а затем в Вологду. Теперь вся империя узнала, кто такие «Господа Обмановы», а фельетон распространялся самиздатом.

Одно дело, когда в газете есть какие-то двусмысленные намеки, а другое дело, когда руководство Департамента полиции расставляет все точки над «i». Волей-неволей и революционеры, и монархисты, не говоря уж о простых обывателях, стремились прочитать фельетон.

Кстати, опубликуй газета подобное во Франции, Англии, Швеции, Швейцарии и т. д., что тогда, что сейчас, ни один бы суд не вынес обвинительного приговора, даже если речь шла бы о штрафе.

Амфитеатров в ссылке оказался в компании политических ссыльных (А. Богданов, Н. Бердяев, А. Ремизов, Б. Савинков и др.). В 1903 г., принимая «во внимание к заслугам его престарелого отца», он был освобожден, а в январе – феврале 1904 г. получил разрешение выехать на Дальний Восток в качестве военного корреспондента. Но вот 27 апреля в газете «Русь» публикуется статья Амфитеатрова «Листки». За это его лишили права литературной деятельности, и в июле 1904 г. Александр Валентинович уезжает за границу. В Париже он уже свободно пишет политические фельетоны.

С 1906 г. по 1916 г. Амфитеатров жил в Италии, где близко общался с Германом Лопатиным, часто встречался и переписывался с Горьким, что дало повод журналисту эмигранту Владимиру Поссе назвать Горького и Амфитеатрова «Герценом и Огаревым русской эмиграции».

Из вынужденной эмиграции Амфитеатров вернулся лишь в 1916 г. Но петроградский «климат» оказался слишком вреден для писателя, и его в феврале 1917 г. выслали в Иркутск за непочтительное отношение к министру внутренних дел А.Д. Протопопову в статье «Этюды» в газете «Русская Воля» за 22 января 1917 г.

Через три недели Амфитеатров был встречен толпой поклонников в Петрограде, а Протопопов уже сидел в одиночной камере Петропавловской крепости.

Подобно Толстому и Короленко всю свою сознательную жизнь Максим Горький провел под надзором полиции, пока она не прекратила своего существования. Первый раз двадцатилетний Алексей Пешков был арестован в 1889 г. и посажен в нижегородскую тюрьму за посещение кружка Н.Е. Федосеева. В этом кружке собиралось человек 10, обсуждали марксистскую литературу. Никаких революций или терактов делать никто не собирался. Пешкова быстро выпустили, но с этого момента он попал под постоянный надзор полиции.

12 марта 1910 г. директор Департамента полиции Зволянский отправил депешу начальнику Нижегородского губернского жандармского управления: «Известный вам Алексей Пешков, он же Горький, и нижегородский житель, сотрудник журнала “Жизнь”, приятель Горького, некий Петров (Скиталец) приобрели здесь мимеограф[126] для печатания воззваний к сормовским рабочим…

Сведения о мимеографе получены от совершенно секретного агентурного источника, а потому с ними надлежит обращаться с особой осторожностью и при предстоящей ликвидации дело обставить так [чтобы получилось впечателние], что оно возникло исключительно на основании местных данных, а не указаний из Петербурга»[127]

.

11 января 1901 г. в Нижнем Новгороде в двухэтажном особняке, в котором жил Горький, начали обыск. (Писатель с семьей, собственно, занимали 2-й этаж, а на 1-м этаже жила прислуга и находилась кухня.) Вот как описал обыск Марджанишвили, зашедший к Алексею Максимовичу уже после прихода жандармов: «Я поздоровался с Горьким, и он мне сказал, указывая на жандармского полковника, возившегося у его письменного стола: “Видите красоты неприкосновенности жилища? ” А.М. был спокоен, но сердит, а жандарм как-то подло вежлив, он как раз в это время вытаскивал какое-то письмо из конверта и, искоса взглянув на меня, обратился к Горькому: “Вы позволите?” А.М. буркнул: “Чего спрашиваете? Все равно без разрешения моего прочитаете”, – и вышел в столовую, где ему приготовлен был завтрак. Долго, нудно тянулся тщательный обыск».

Далее Марджанишвили отмечает, что Горький привез с собою из Петербурга «часть реликвий после расстрела рабочих», но старый слуга М.Ф. Андреевой, у которой находился Горький, будучи в Риге, «успел бросить в топившуюся печь все реликвии и в том числе красное знамя, кажется, Выборгского района».

В Музее-квартире Горького мне показали тайник в столе, специально сделанном для писателя, но что он там сохранил в ходе обыска, неизвестно.