Секретный паломник

Сразу несколько экспертов из Цирка побывали в этой связи в моей маленькой конторе заместителя консула по вопросам судоходства. Первым прибыл чудаковатый человек, назвавшийся капитаном Пламом. Скрючившись в моей тесной комнатенке для ведения секретных переговоров, мы с ним проверили всю документацию «Маргаритки» относительно расходов на топливо, количества пройденных миль, сравнивая данные с опасными маршрутами, которыми, как утверждал Брандт, он следовал с экипажем вдоль балтийского побережья. Разумеется, бортовой журнал был заполнен, мягко говоря, небрежно, что вообще свойственно всем бортовым журналам. Но мы детально вникали в каждую цифру, сопоставляя с привезенными Пламом записями перехваченных сигналов по радио, с данными радаров и плавучих буев, отчетами о встречах с советскими патрульными пограничными катерами.

Неделей позже Плам вернулся в сопровождении отчаянного сквернослова из Манчестера, назвавшегося Роузом, служившего прежде полисменом в Малайе, но затем сумевшего завоевать в Цирке авторитет опытной ищейки. Роуз допрашивал меня так пристрастно, словно я сам был отъявленным мошенником. Но когда я уже готов был сорваться и наорать на него, обезоружил заявлением, что на основе имеющихся улик организацию Брандта нельзя подозревать в каких-либо предосудительных действиях.

Но ведь людям, подобным Роузу, отсутствие оснований для подозрений само по себе казалось странным и лишь порождало новые подозрения. К тому же все еще оставалась под вопросом реальная роль в предательстве, сыгранная Феликсом – отцом Беллы. Если отец был мерзавцем, то дочь должна знать об этом – такой логики придерживались наши чиновники. А если знала и помалкивала, то сама могла оказаться одного с ним поля ягодой. Как и Цирк, московский Центр имел обыкновение вербовать целые семьи. А потому связка «отец – дочь» отнюдь не выглядела неправдоподобной. Причем вскоре лондонская резидентура окончательно пришла к выводу, что именно Феликс был главным виновником трагических событий пятилетней давности.

Неотвратимо это привело к тому, что личность Беллы тоже предстала в еще более зловещем свете. Уже ходили разговоры о необходимости вызвать ее в Лондон для тщательного допроса, но тут сыграло роль мое мнение как офицера, курировавшего группу Брандта. Не стоит этого делать, настаивал я. Брандт такого отношения к своей возлюбленной не потерпит. Очень хорошо, последовал из Лондона ответ на мои возражения, изложенный в характерной для Хэйдона агрессивной манере, доставьте в Лондон их обоих и позвольте Брандту присутствовать при допросах девицы. На этот раз я до того разозлился, что сам отправился в Лондон, чтобы при личной встрече изложить Биллу свою точку зрения. Войдя в его кабинет, я застал Хэйдона на кушетке, поскольку он имел эксцентричную привычку никогда не работать, сидя за письменным столом. Палочка благовоний, установленная в пустой бутылке из-под имбирного пива, курилась дымком.

– Быть может, наш друг Брандт не так уж и обидчив, как тебе кажется, уважаемый Нед, – сказал он, глядя на меня поверх очков с полукруглыми линзами. – Быть может, это ты у нас слишком колючий?

– Но он совершенно без ума от нее, – возразил я.

– А ты сам?

– Если ты начнешь в чем-либо обвинять девушку в его присутствии, он может слететь с катушек. Он и живет только ради нее. Мы рискуем, что он пошлет нас к дьяволу и распустит свою сеть. А я сомневаюсь в нашей способности найти ему замену.

Хэйдон поразмыслил над моими словами.

– Гарибальди с Балтики. Что ж, интересно. Впрочем, Гарибальди не был идеален, верно? – Он ждал моего ответа, но я предпочел отнестись к его вопросу как к чисто риторическому.

– Эти клоуны, с которыми она якшалась в лесу… – наконец снова заговорил он. – Она много о них рассказывает?

– Она вообще ничего не рассказывает. Говорит только Брандт, но не она.

– Но о чем-то она говорит?

– Почти ни о чем. Если ей нужно сказать нечто важное, она прибегает к латышскому языку, а Брандт переводит ее слова или нет по своему усмотрению. А она по большей части улыбается и смотрит.

– На тебя?

– На него.

– Но она весьма хороша собой, насколько мне известно.

– Да, она привлекательна, как мне кажется. Несомненно.

Хэйдон снова взял паузу на раздумья.

– Послушать тебя, так она идеал молодой женщины, – наконец произнес он. – Улыбается и смотрит, хранит молчание, трахается – чего еще можно требовать? – Он снова пристально вгляделся в меня поверх очков. – Ты хочешь сказать, она не говорит даже по-немецки? Это вряд ли, правда? Будучи уроженкой тех мест. Не строй из себя дурачка, пожалуйста.

– По-немецки она говорит с большой неохотой, только если у нее не остается выбора. Говорить на латышском языке для нее – нечто вроде проявления патриотизма. Немецкий же ей чужд.

– Соблазнительные сиськи?

– Недурные.