Секреты Достоевского. Чтение против течения

Эту мечту Достоевский пронес через всю свою жизнь, хотя в его романах больше говорится о противоречиях, чем о гармонии. Любопытно, что мистер Астлей является исключением среди иностранцев, которые у Достоевского почти непременно выставляются в негативном ключе; согласно Малькольму Джонсу, «он – единственный положительно изображенный сколько-нибудь заметный иностранец во всем творческом наследии Достоевского» [Jones 2002:41]. Джонс, проведя наиболее полный и убедительный на сегодняшний день анализ роли мистера Астлея в романе, указывает на разнообразные литературные источники этого образа, содержащиеся в произведениях Жорж Санд, Диккенса и Гаскелл, а также отмечает частоту его появлений в романе – эпизодических, но принципиально важных. «Он появляется в пятнадцати из семнадцати глав и фактически обрамляет повествование» [Jones 2002: 43]. Присутствуя, но не участвуя в действии, он играет «стабилизирующую роль в разыгрывающейся вокруг него человеческой драме. Он играет роль якоря, противодействующего силам нестабильности, произвола, эгоизма и изменчивости, господствующим в остальном тексте» [Jones 2002: 44]. Таким образом, его роль («фактор Астлея») состоит в том, чтобы вносить «стабилизирующий элемент эмпирического реализма в мир, населенный героями, которые сопротивляются как стабильности, так и эмпирике и имеют склонность путать реальность и фантазию» [Jones 2002: 45]. Присутствие кого-то вроде мистера Астлея позволяет Достоевскому «держать на борту балласт», то есть уравновешивать героев, чья обособленность мешает им укорениться в мире. В последующих произведениях подобные персонажи не будут играть существенной роли, хотя, например, Разумихин в написанном одновременно с «Игроком» «Преступлении и наказании» имеет немало общего с мистером Астлеем.

Благодаря этому провокационному, но убедительному истолкованию у романа появляется якорь, удерживающий его в реальном мире. Мистер Астлей занимает периферийное положение, поскольку в хаосе, царящем в центре романа, для него нет места, и тем не менее он является одним из центральных персонажей «Игрока» благодаря симпатии Достоевского к ценностям, которые он представляет. Иначе говоря, он выражает суть парадоксальной поэтики Достоевского. О парадоксальности произведений Достоевского свидетельствует то, что другой современный литературовед, У Дж. Лезербарроу, анализируя тот же самый текст, формулирует диаметрально противоположный взгляд на мистера Астлея – не как на стабилизирующую силу, а скорее как на демонического притворщика. Лезербарроу полагает, что Астлей – это «особого рода дьявол», в котором «особого рода ад» (Рулетенбург) нуждается для того, чтобы «дирижировать царящим здесь злом. <…> Всегда загадочный, всегда находящийся на границе поля зрения, он, кажется, не только знает обо всем, что происходит вокруг, но и надзирает за всем этим» [Leatherbarrow 2005:47]. Приведенные мной свидетельства противоречат этой трактовке. Мистер Астлей представляет собой силу, превосходящую границы литературной сцены «Игрока»; он попадается героям романа на глаза, но не является одним из них,

а находится рядом с ними. Однако о зле в связи с ним и речи не идет. Если его всезнание и вездесущность представляются угрозой другим героям (или литературоведу), возможно, дело здесь в том ракурсе, под которым они на него смотрят. Я, как и Малькольм Джонс, предпочитаю рассматривать его как представителя нашего мира – того, который населяем мы, читатели. В этом качестве он предлагает редкую возможность положительной альтернативы – возможность ненадолго отдохнуть от апофатических перспектив. Персонажи такого типа редко встречаются у Достоевского, поскольку они не слишком уместны в его парадоксальной поэтике. И тем не менее возможность выбора «прозаической» альтернативы предоставляется (пусть и ненадолго) тем героям, которые олицетворяют не небесную, а земную любовь. Полина, несмотря на свою репутацию, является подобным примером в этом романе. Нежные, любящие отцы, начиная со старого Покровского в «Бедных людях», представляют другой тип персонажей, предлагающий еще одну неапофатическую альтернативу.