Секреты Достоевского. Чтение против течения

Свидригайлов утверждает, что его общение с Дуней не было ограничено одной попыткой соблазнения в саду. К тому времени они провели под одной крышей немало времени. На самом деле первой в Дуню влюбилась Марфа Петровна («она сама влюбилась») и настояла на том, чтобы ее муж был любезнее с ней; Свидригайлов же сознательно старался держаться от нее подальше. По его словам, Дуня сама сделала первый шаг к их сближению [Достоевский 19726: 364], возможно после того, как подробные рассказы жены Свидригайлова о его интимной жизни возбудили ее любопытство. Дуне, по-видимому, стало жаль этого закоренелого грешника. Это, как заявляет Свидригайлов, показалось добродетельной Дуне интересной и сложной задачей. Сможет ли она наставить этого падшего мужчину на путь истинный? [Достоевский 19726: 365]. Сравнивая Дуню с мученицей в пустыне, Свидригайлов имеет в виду, что их общение было борьбой между аскетизмом и распущенностью. Как он замечает, «Авдотья Романовна целомудренна ужасно, неслыханно и невиданно» [Достоевский 19726: 365]. Поводом для их сближения послужили очередные приставания Свидригайлова к служанке. Дуня потребовала, чтобы он оставил эту девушку в покое. Безжалостный читатель может усомниться в невинности мотивов Дуни в этом случае. Не примешивается ли к ее любопытству и негодованию малая толика ревности? Свидригайлов утверждает, что его испытанные приемы обольщения, включая лесть женщине по поводу ее добродетельности, возымели было действие, но тут Дуня испугалась. В этот момент он и сделал «явное и гнусное предложение», которое стало поводом для скандала: он предложил Дуне тридцать тысяч рублей, если она согласится сбежать вместе с ним. Читая рассказ Свидригайлова между строк, мы можем предположить, что на самом деле Дуню испугало возникшее у нее самой желание. Следует вспомнить, что между оставшимися вдвоем мужчиной и женщиной всегда есть нечто тайное и неведомое миру: встреча

Я и Ты.

«Вы ручаетесь, – спрашивает Свидригайлов, – что Авдотья Романовна на меня с отвращением смотрела?» [Достоевский 19726: 368]. Только если бы Дуня не почувствовала влечения к Свидригайлову, она отличалась бы от всех остальных женщин.

Во время их встречи в Петербурге это напряжение выходит наружу. Ставки для Дуни высоки, о чем свидетельствует близость квартиры мадам Ресслих. Многие детали являются отголосками наиболее значительных сцен «тет-а-тет»-романа. Мужчина и женщина остаются наедине, как Раскольников со своей жертвой в сцене убийства и с Соней во время своих визитов к ней. Как и в упомянутых сценах, мужчина и женщина балансируют на грани преступления против личности: убийства или изнасилования. Опасность для жертвы или агрессора заключается в запертой или незапертой двери, а рядом таится бестелесное, как призрак, но играющее важнейшую роль третье лицо: сестра убитой; подслушивающий Свидригайлов; Соня (которой не оказалось в соседней квартире). Мотив оружия, сделанного из металла и дерева (топора или револьвера), перекликается с материалами крестов на шеях у процентщицы и Лизаветы (и, разумеется, у Сони). При любом прочтении этой сцены необходимо принимать во внимание ключевой элемент: запертую дверь, которая изолирует двух героев от внешнего мира на время их столкновения[79]. После убийства Раскольников находит под кроватью своей жертвы шкатулку и забирает хранящуюся там бессмысленную смесь денег и драгоценностей – сокровище, которым он так и не воспользуется. Смелый читатель, возможно, сочтет запертую квартиру, в которой происходит диалог Свидригайлова с Дуней, ситуационной рифмой к запертой шкатулке убитой процентщицы, внутри которой находится сокровище – целомудрие, моральная чистота. Кому же принадлежит это сокровище?

Параллель между тайной Раскольникова и тайной прежних отношений между Дуней и Свидригайловым окажется принципиальной для романа. Свидригайлов прямо связывает эти две тайны вместе: возможно, замысел Раскольникова зарождался в его голове как раз в то время, когда Свидригайлов и Дуня сидели по вечерам после ужина на террасе и беседовали, узнавая друг друга? «Кто знает, может, в то же самое время

и говорили, когда он здесь лежал да свое обдумывал» [Достоевский 19726: 378]. Свидригайлов говорит Дуне правду, которую она не отрицает – его «суждения» были ей интересны [Достоевский 19726: 379]. Какие сомнения могут быть у нас относительно содержания (завуалированного или нет) этих разговоров? Свидригайлов напоминает Дуне о том, как ее усилия наставить его на путь истинный (соблазнить его вести свойственный ей целомудренный образ жизни) вынудили ее поддаться его чарам: «Видно, забыли, как в жару пропаганды уже склонялись и млели… Я по глазкам видел; помните, вечером-то, при луне-то, соловей-то еще свистал?» [Достоевский 19726: 381]. Мотивы и тайные помыслы Дуни столь же неоднозначны, как и ее брата.