— Полагаю, что я не одна такая. Но, может быть, и ты тоже. Ты почти так же осведомлена о моде, как и Николь. Ты знаешь, что мода — на тюльпаны, а цимбидии отошли, и уже считаешь это достаточным.
— Нет, я не думаю, что готова изображать из себя настоящую светскую хозяйку. Я думаю, не имеет значения, обставлена ли квартира в Нью-Йорке по последней моде, когда Николь находится в Палм-Биче, или даже дом в Палм-Биче, если она в Париже. Ты понимаешь меня? Николь обладает такими талантами, что могла бы управлять государством или международной компанией, вместо того чтобы заниматься чепухой, практически ничем.
— Действительно, Пенни? Трудно назвать Эдварда ничем. Когда Николь вышла за него замуж, он был послом США!
— Ну и что? Ей не нужен ни он, ни его деньги.
— Не нужен? Кто может знать, что кому нужно, а что нет? Тебе нужен Буби? Или Рик Таунсенд? Хорошо, может быть, и да, но по причинам, которые ты сама пока не осознала.
— Это очень тяжелая тема. Поэтому скажи мне, почему ты думаешь, что мне
— О, Пенни, думаю, всем нужна любовь.
Пенни выпрямилась, подняв голову несколько в сторону.
— А ты, Энни? Что нужно тебе? Неужели ты не такая, как все? Неужели тебе не нужна любовь?
Она определенно нуждалась в любви Гая, но он не способен был дать ей такую любовь, как ей хотелось. Мужскую любовь. Она подумала о всех мужчинах, которых знала. Ни одного настоящего мужчины, ни одной настоящей любви…
«О, да, Пенни, я имела виды на всяких Буби и Риков. Но я никогда не шла на такой риск, как ты. Может быть, вначале это был Гай — все они бледнеют перед этим первым возлюбленным. Поначалу казалось, что я убежала от всего этого. Я не могла бы сказать правду. Потом, с годами я научилась вести игру, так хорошо парируя вопросы, что их перестали задавать. Я сумела стать в их глазах тем, чем хотела: вот женщина их мечты, женщина, которую они всегда хотели. Она, которая не существует, но с ней можно разговаривать. Так всегда, когда я ухожу. Но всегда грациозно, с великим чувством стиля».
Что же касается Джонатана Веста… Возможно, он и есть тот самый, что ни на есть, тип мужчины, полного настоящей любви… Но не для нее.
О, эта проблема определенно для нее. Любить — значит давать так же, как и получать, а что она должна давать?
Пенни все ждала ответа на свой вопрос: не нуждается ли она в любви, как и все? Андрианна загадочно улыбалась. Загадочность — это была ее стихия, создавать загадку она умела лучше всего:
— А что заставляет тебя думать, будто я не любила… не имела столько любви, сколько любой другой хотелось бы?
Пенни долго смотрела на нее, прежде чем ответить:
— Если ты хочешь сказать, что ты это имеешь… у тебя это было… так много любви, сколько другие только мечтают иметь, мне трудно тебе поверить… Но, черт возьми, надеюсь, это правда?
Принесли счет, и они немного поспорили, кому его оплачивать.
— Позволь мне, — сказала Андрианна, — мне
Пенни взяла маленькую косметическую сумочку из крокодиловой кожи, достала номерок от пальто.
— Весь мой багаж, — объяснила она.
Они вышли на Пятьдесят седьмую авеню. День сворачивался, начинало темнеть.
— Ненавижу это время дня в Нью-Йорке зимой, а ты? — спросила Пенни, облачаясь в соболью шубку.
Андрианна надела шубку из норки.
— Не знаю, что сказать. Я никогда раньше не была в Нью-Йорке. Даже весной.
— Правда? Не была? Ну понимаешь, меня очень нервирует такое время дня и года, когда холодно и сыро. Это между днем и вечером. Понимаешь, мне хочется убежать домой, где чувствую себя в безопасности.
Андрианна понимала. Вот только она не знала, где ее собственный дом или по крайней мере, где она может чувствовать себя в безопасности, в покое.
— Эй, вот и они! — воскликнул Ренни, толкнув локтем Джонатана, который был рядом с ним на переднем сиденье лимузина, припаркованного прямо через дорогу от ресторана. — Ваша подруга и рыжая. Они вышли из ресторана. Идут пешком. Двигаются на восток!
Джонатан быстро взглянул и пригнулся, чтобы не быть замеченным. Его рассмешило, как быстро Ренни стал поворачивать зеркальце:
— Ну и чего мы ждем? Давай развернемся и посмотрим, куда же они направляются.