Секс в кино и литературе

Лем словно забыл о садистских пристрастиях своего героя. Он предлагает читателю поверить в чудесное перерождение Криса. Что если Хари-3 сделана по матрице памяти прежнего Криса, того, кто довёл до гибели свою жену? На Солярисе же он переродился: стал чутким, преодолел садизм и научился любить! По этой версии Лема, чувства нового Криса созвучны полным любви и тревоги словам Поля Верлена, обращённым к Артюру Рембо:

Любовь моя! Тебе, такому чуду, –

Как первоцвету, жить одну весну!

О тёмный страх, в котором я тону!..

Усни, мой друг. Я спать уже не буду.

***

О бедная любовь, как ты хрупка! …

По Лему, потеряв Хари повторно, Кельвин утратил душевный покой и, как уже говорилось, решил остаться на Солярисе. Между тем, Снаут напоминает безутешному влюблённому, что в ракете, вращающейся вокруг планеты, заперта Хари-2. Обречённая на вечные муки в разлуке с “хозяином”, она издаёт непрерывный жуткий вой, от которого содрогаются стены её космической тюрьмы. Может быть, стоит вернуть её с околопланетной орбиты на станцию и заключить в свои объятья?! Крис уклоняется от ответа. Так что трогательная версия о душевном преображении героя романа и о муках его нежной любви к Хари-3 теряют всю свою убедительность. Не чересчур ли добр Океан, простивший Крису Кельвину его грехи?

Чувствительная история любви Криса и его “воскресшей” жены, щедро сдобренная мистикой, положена Стивеном Содербергом в основу американской версии “Соляриса”. Несмотря на полное единодушие писателя и режиссёра, особого успеха на кинофорумах фильм не имел и премий не получил. Его преимущество перед шедевром Тарковского состоит лишь в том, что Гибарян вновь стал Гибариан

ом, утратив армянское происхождение, кавказский тип лица и гортанный акцент. Всё это было обретено им невольно из-за неточной транскрипции его фамилии в русском переводе. Она, как и фамилия Сарториуса, восходит к латинским корням и, возможно, служит подсказкой читателю. Gibba – “горб”; gibberosus – “запутанный”, “сложный”, а также “горбатый”. Таким образом, слово “Гибариан” ассоциируется с тайным и сложным уродством, вдруг ставшим явным, словно горб.

Мелодраматические мотивы романа оставили Тарковского равнодушным. Его Крис ничего не ждёт от Океана; он без сожалений и раскаяния покидает и станцию, и Хари-2, мучающуюся на околопланетной орбите.

Главное отступление от книги – введение в число действующих лиц отца Криса. Оправданность такого шага очевидна: без него не было бы апофеоза фильма – сцены “возвращения блудного сына” и прощения Океаном людских прегрешений и девиаций.

Но если космический разум понял и простил и Кельвина, и обитателей станции, и человечество в целом, то сам Тарковский пессимистически самокритичен. В конце фильма Крис жёстко признаётся, повторяя слова, уже сказанные им раньше в связи с самоубийством земной Хари: “В последнее время наши отношения с ней совсем испортились”

. Теперь он произносит их после самоустранения Хари-3. Трагический круг замкнулся: Крис остался человеком, неспособным любить. Таков неутешительный итог фильма.

“Будь ты дитя небес иль порожденье ада…”

Пессимистом предстаёт перед читателями и польский писатель Ежи Анджеевский, автор повести-притчи “Врата рая”. Подобно Снауту из “Соляриса”, он видит в девиациях и перверсиях – гомосексуальности, педофилии, садомазохизме – движущие силы истории. Но, в отличие от Тарковского, Анджеевский чужд самой идее о том, что прогресс достигается в ходе преодоления людьми их слабостей и пороков. Чем одержимее тянется к любви и к добру граф Людовик, садомазохистский герой его повести, тем глубже вязнет он во зле, тем больше людей губит. Врата рая оказываются входом в ад.

На взгляд сексолога, такая постановка вопроса не совсем справедлива, но она заслуживает самого тщательного анализа.