Сексуальная жизнь наших предков

– Слушай, это две совершенно разные вещи. Наверное, тебе плохо объяснили. Доказательства того, что дядя, как ты говоришь, проявил ко мне неуважение, следует искать в другом месте – в крайнем случае во мне, а никак не в нём. Впрочем, в этом наверняка не будет необходимости. Но вскрытие относится к другому обвинению, оно послужит доказательством, что вы не пичкали его наркотиками.

– Его не должны трогать. Никогда. Даже теперь, когда он в лучшем мире. Не после того, через что мы прошли. Поклянись, что ты этого не допустишь. Клянись.

– Ладно, насколько это от меня зависит – клянусь. Давай спать, у нас был очень тяжёлый день.

3

На следующее утро, услышав звонок будильника, Армеллина, как обычно, сразу спустила ноги с кровати. И тут же её сразил такой приступ головокружения, что она едва успела схватиться за край одеяла и медленно осела, растянувшись на ковре. Когда около половины десятого Ада, видя, что экономка не спускается в кухню, отправилась её искать, то обнаружила на полу, оцепеневшую и совсем продрогшую. Пришлось позвать Костантино, чтобы помочь поднять старушку, уложить обратно в постель, укрыть одеялом и измерить температуру – без малого тридцать девять!

– Господи, что же ты не позвала на помощь?

– Не хотелось никого беспокоить.

И так всегда: Армеллина годами тратила на них все свои силы, всю свою энергию, но вот чтобы они о ней заботились – нет, этого она себе представить не могла и даже сейчас продолжала командовать, одновременно извиняясь, что вечно доставляет всем неудобства:

– Как там Лауретта, уже достаточно хорошо себя чувствует, чтобы заняться обедом? А ты, Адита, убери-ка отсюда свои руки!

Она потребовала сейчас же прислать ей Витторию, и дала той подробные инструкции, что купить и как готовить, причём, несмотря на жар, прекрасно помнила, в какой лавке продают самую свежую рыбу, на какие бобы аллергия у Якопо, что Ада любит баклажаны, зажаренные в тесте, а не тушёные, и даже сколько доз порошка для посудомоечной машины осталось в пачке. «И вовсе она не сдала, просто вчера мы обе были слишком усталыми и слишком расстроенными», – решила Ада.

Лауретта позвонила доктору Креспи, который пришёл ближе к полудню. Он осмотрел Армеллину, послушал лёгкие.

– Мокрота, и прескверная: боюсь, простуда превратилась в бронхит. Пока ничего серьёзного, но учитывая возраст лучше перестраховаться, не дожидаясь ухудшения. Я бы сразу проколол курс антибиотиков. Вот тебе рецепт, Адита: первая инъекция в четыре, тогда к полуночи можно сделать вторую. И посмотрим, как отреагирует организм. Я загляну около восьми.

За столом, пока Аурелия отошла к больной, Ада заявила:

– Боюсь, температура у неё поднялась из-за угрозы вскрытия дядиной могилы. Мы с тобой, Лауретта, должны поддержать её в этом вопросе, мы ей слишком многим обязаны. И потом, кто лучше неё знает, чего на самом деле хотел дядя?

Кузина вздохнула:

– Если ты считаешь, что это может её успокоить... ладно, согласна, я тоже выступлю против. Джакомо, позвони адвокату Лунетте.

– Его это совсем не обрадует. Он говорил...

– Без тебя знаю, что он там говорил! – истерически выкрикнула Лауретта, с такой силой грохнув стаканом об стол, что вода пролилась на скатерть. – Адвокаты думают только о своей тактике, сердца у них нет! – она бросила салфетку на пол и разрыдалась. – Ты что, не знаешь, как я люблю Армеллину? Хочешь, чтобы Ада решила, будто я мне приятно видеть, как она мучается? Как места себе не находит из-за того, что наболтал Романо? И как только тётки додумались до такой низости?

– Остынь, не бросайся такими словами. Что это на тебя нашло? Хорошо ещё, дети сегодня обедают у подруги Ады-Марии.

– Дети все понимают гораздо лучше, чем ты думаешь!

– Не будем спорить, просто успокойся. Сейчас допью кофе и позвоню адвокату, сообщу ему о твоём решении.

Ада как раз сделала больной инъекцию и прижала место укола ватным тампоном, когда раздался робкий стук в дверь. Это была Грация в сопровождении старшей дочери.

– Можно? Не помешаем? – кузина пыталась говорить спокойно, даже небрежно, но совершенно очевидно смущалась. Лукреция молчала. Она ещё выросла с тех пор, как Ада в последний раз её видела, и стала настоящей женщиной – не такой красивой, как Джиневра, не такой яркой, но такой же прямой и решительной, что сразу же и продемонстрировала.

– Да ты вся горишь! Давай-ка поправляйся скорее! – воскликнула она, нагнувшись, чтобы поцеловать Армеллину. Тон был возмущённым, словно болезнь экономки нанесла ей личное оскорбление. Потом она глубоко вздохнула и выпалила: – То, что они сделали, отвратительно. Я решила пойти с мамой, чтобы сказать от имени всей семьи; мы, Ланчьери, с вами. И нам очень стыдно за остальных, вот. Если мы можем что-нибудь сделать, мы это сделаем, только скажи, – и она по-солдатски щёлкнула каблуками.

Ада не смогла сдержать улыбки:

– Спасибо, Лукреция.