Сексуальная жизнь наших предков

– Ладно, пусть не позор рода, как говорила твоя бабушка, но какая-то червоточинка в нём, безусловно, есть... Не может же он быть таким идеальным, как думаете вы с кузиной! Наверняка в глубине души он тот ещё монстр.

16

Ада и Дария дружили не с самого детства: они познакомились, когда обеим было уже по двадцать два – в Болонье, на собрании студентов всех факультетов, включая даже Академию изящных искусств. Сразу почувствовав взаимную симпатию, девушки вскоре стали неразлучны, несмотря на то, что Ада активно занималась изучением литературы, а Дария больше вела распущенную жизнь с приятелями по Академии. Зато она могла в два счета набросать углём прекрасный портрет, причём весьма похожий, и, когда испытывала нехватку денег, частенько стояла с мольбертом на углу Пьяцца Гранде, всякий раз с лёгкостью привлекая пару-тройку гуляк-нарциссов. Её отец был простым строителем, а мать – официанткой в баре, так что скромные доходы семьи уходили куда угодно, только не на учёбу дочери. Бабушка Ада была не в восторге от новой внучкиной подруги: она ворчала, что в Болонье у Бертран-Ферреллов хватает связей в высших сферах и внучка могла бы найти себе общество получше. Дария настолько не нравилась бабушке, что ни разу не удостоилась приглашения в Донору на каникулы. Лишь после смерти Ады-старшей девушка смогла пересечь порог «Виллы Гранде».

Зато из рассказов подруги Дария знала о настоящем и прошлом её семьи всё. Или почти всё.

«Запиши это, – говорила она, выслушав очередное воспоминание или особенно необычную историю. – Записывай каждую мельчайшую деталь. Пригодится, когда пойдёшь к психоаналитику».

Она была убеждена, что рано или поздно все, кто ругает и клянёт поколение своих отцов и матерей, закончат в этом кресле. В конце концов, что ещё, кроме секса нараспашку, оставалось героине Эрики Йонг, годы спустя ставшей её любимой писательницей? Помните первые слова романа «Я не боюсь летать»? «Рейсом компании "Пан-Ам" в Вену летели сто семнадцать психоаналитиков, и, по крайней мере, шестеро из них пользовали меня»^[23]

.

Ада смеялась над убеждённостью подруги, но оказалась первой из них двоих, кто сдался. И вот уже четыре года у них общий психотерапевт. Пользы, как ей казалось, выходило немного, но один вечер в месяц, посвящённый тому, что она называла «инвентаризацией воспоминаний», давал ей приятное чувство заботы о себе и позволял выйти за рамки ежедневной рутины.

Она не возражала, когда её суждения и выводы критиковал или подвергал сомнению психоаналитик, но когда это делала Дария, как в случае с дядей Таном, Ада отвечала так яростно и возмущённо, что однажды подруга даже поинтересовалась самым провокационным тоном: «А не влюблена ли ты часом в своего дядю? Может, потому ты и с мужчинами позволяешь себе только мимолётные интрижки, что никто из них в твоих глазах не дотягивает до его уровня? Ты поэтому никогда серьёзно не влюблялась, не заводила постоянных отношений и довольствуешься вялым овощным сосуществованием с Джулиано Маджи?»

17

Ада, конечно, бунтовала – в возрасте семнадцати лет, ещё в Доноре, задолго до знакомства с Дарией, у неё была большая, даже огромная любовь. «Ему» стукнуло тридцать два, и он стал её первым любовником (этой тайны не знал никто: даже Лауретта, даже дядя Тан). Звали его Фабрицио Дарди – загадочный красавец с бездонными тёмными глазами и длинными ресницами. Проходимец, говорила тётя Консуэло. Мошенник, добавляла бабушка Ада. Дарди были семейством скромным, а сам Фабрицио выучился на счетовода и теперь работал тривиальнейшим клерком в страховой компании. Но зато он был высоким и смуглым, мог похвастать римским профилем, хрипловатым голосом и длинными пальцами заядлого курильщика в бурых табачных пятнах.