Сексуальная жизнь сиамских близнецов

– А зачем мне что-то трогать, Лина? Это же твое барахло.

– Прости… Наверно, у меня проблемы, мне сложно доверять людям.

– Похоже на то, – соглашаюсь я, и это ее не радует; мы входим, она включает верхний свет, который, помигав, зажигается и освещает помещение.

Соренсон идет к стене и поочередно открывает толстые светонепроницаемые шторы. Помещение заливает солнечный свет, она выключает освещение.

Я ждала увидеть что-то девичье-вычурное, но мастерская скорее мужская. Первое, что меня поразило, – запах: в нос ударило что-то смутно-серное, я тру слезящиеся глаза. В помещении две большие скамейки с разным электроинструментом: пилами, дрелями и еще какой-то хренью, которую я никогда не видела. Штабелями стоят банки с краской и бутылки с химикатами, они, видимо, и производят этот смрад (на который Соренсон, кажется, не обращает внимания). Она заметила, что мне не по себе, и включила мощную вытяжку. Я смотрю на огромный стальной агрегат в виде короба:

– Это что, печь?

– Нет. – Она показывает еще на одну штуковину поменьше в углу. – Вот это печь. А то – инсинератор.

– Ага, – киваю я под впечатлением и перевожу взгляд на огромные литые формы, как будто кости какого-то доисторического животного.

В голову приходит мысль, что у Соренсон есть другая жизнь и что она не совсем та глупая девочка-ромашка, какой кажется. В мастерской стоят большие скульптуры – скелеты из материала, похожего на стекловолокно. На мощных стеллажах расставлены стеклянные банки и пластмассовые контейнеры, заполненные костями животных. Холокост какой-то: лаборатория доктора Менгеле выглядела, наверно, похоже. Маленькие монстры, сделанные из вымытых крысиных и птичьих костей. Да она ебнутая! И тот же человек рассматривает фотографии зверьков на сайте Cute Overload?

– В общем, тут… я как бы работаю… – говорит она сконфуженно.

Еще у нее тут стандартная для Майами живопись: яркие цвета, отражающие свет, но ничего такого, чего не увидишь в галереях. Больше всего мое внимание привлекает высокая конструкция, похожая на чью-то фигуру и накрытая полотном.

– А там что под этим?

– О, это текущий проект. Не хочу показывать на этом этапе.

– Ясно, – отвечаю я и снова смотрю на статуэтки из костей, расставленные по скамейкам и стеллажам.

И Соренсон, оттопырив нижнюю губу, говорит:

– Я отделяю мясо от костей животных и птиц и чищу их. – Когда она начала объяснять, у меня, видимо, проявился ужас на лице. – Я их не убиваю, страданий не причиняю, все эти твари божьи погибли естественной смертью.

– Ага, – говорю я, нагибаясь, чтобы рассмотреть роту маленьких фигурок человекорептилий.

– Шерсть, кожа и ткани сжигаются в инсинераторе. – И она барабанит пальцами по большой железной печи. – Из костей разных животных я составляю свои скелеты, видоизменяю их, например делаю более длинные лапы. Иногда я заново отливаю анатомически правильные, но ненастоящие кости. Но мне больше нравится добывать кости настоящих животных, если удается.

– Вау! А где ты их берешь? Ходишь по зоомагазинам и спрашиваешь, нет ли у вас дохлых крыс? – Я вдруг вспомнила про бедного Чико – собачку Майлза; думаю, его кости великоваты по сравнению с тем, что тут в основном собрано у Лины.

– Нет, конечно. – Она смеется и, расправив плечи, говорит: – Хотя… Вообще да, в некотором роде. Но только не по магазинам; я езжу по городу и собираю дохлых животных. В «Пэррот-Ворлд» их много. Еще по зоопаркам гуляю. Разумеется, я за них плачу.

– Но почему кости животных?

– Это придает композициям аутентичность. Хочется думать, что какая-то часть души этих бедных зверьков переходит в мои фигурки. – И она показывает на своих мутантов мужского и женского пола, стоящих на стеллаже. – Я думаю, – с тоской говорит она, – ты же тоже по сути скульптор, а я твой текущий проект.

От этих ее слов у меня почему-то мурашки пробегают по коже.

– Я рада, что у меня есть проект, хотя бы текущий, – фыркаю я в ответ и снова начинаю злиться на этих трусливых тварей с телевидения.

– Я верю в тебя, Люси, – отвечает Соренсон, будто читая мои мысли, и я от этого растрогалась больше, чем надо. – Парень был реальный псих. Он бы там всех перестрелял.

– Да, перестрелял бы, – киваю я, и мне неприятно, что я уступила ей сильную позицию, отчего я смотрю ей прямо в глаза. – Веришь в меня, говоришь?

– Да, – отвечает она смущенно, – конечно верю. Я же говорю…

– Ты правда в меня веришь?

– Да, – повторяет она и, уже вся распаленная, убирает челку с глаз. – Да, верю!

Я всматриваюсь ей прямо в душу. И что я вижу? Слабая, зашуганная неудачница.

– Если хочешь, чтобы я помогла тебе измениться, ты должна перестать маяться хуйней и начать помогать мне.

Соренсон настолько офигела, что перестала дышать и инстинктивно положила ладонь на грудь.

– Что ты имеешь в виду? Я уже меняюсь, – хныкает она. – Мне… кажется…

– Нет. Врешь.

– Что?

– Иди за мной! – И я выбегаю из мастерской обратно в дом.

Соренсон в исступлении бежит следом:

– Подожди, Люси, куда ты?