Секта-2

Учеников Кадиш набирал по собственному разумению и желания родительские в грош не ставил. Говорил, что видит, кого брать, а кому у него делать нечего.

– Знаю, в ком из детей ваших есть сейчас уже видное мне зерно бины-мудрости. Оно в человеке с рождения или есть, или нет его вовсе, – говаривал старый Кадиш и без дальнейших церемоний давал от ворот поворот отпрыскам знатнейших фамилий, которых присылали к нему из всех земель израильских. Увидав же Шуки, старик встал, подошел к мальчику и поднял его на руках. Шуки засмеялся: «Пустите, раби, мне щекотно», а Кадиш, вернув его на землю, молвил: «Это дитя при рождении Господь погладил рукой по голове. Вот так. – И, наклонившись к Йегошуа, провел ладонью по его волосам. – В мальчике вашем мудрость живет с первых дней земной жизни. Лицом он юн и свеж, а душою старее, чем самый старый старик во всем Израиле. Приводите его ко мне во всякий день, включая субботу, я его научу всему, что знаю сам, и не возьму с вас за это никакой платы».

Жил мудрец в большом квадратном доме с прекрасным внутренним двориком, где росли апельсиновые и лимонные деревья и, казалось, ненасытно тянулись к солнцу стройные кипарисы. Во дворе была устроена широкая мощеная площадка, укрытая навесом. Здесь старый учитель разговаривал со своими учениками, помогая им постигать тончайшие звуки Вселенной, которые не дано услышать обычному человеку вовсе не оттого, что он этого сделать не может, а просто не хочется ему их слышать.

Так маленький Шуки стал самым юным учеником старого Кадиша, без сомнения, великого мудреца и величайшего каббалиста тех лет. Учитель часто любил повторять, что у него в этой жизни осталось, увы, слишком мало времени.

– Я всю свою жизнь прожил, ожидая именно тебя, сынок, – говаривал Кадиш и чистил для Шуки большие, удивительно сладкие апельсины, которые от спелости своей сами падали с деревьев. Таких апельсинов было не найти нигде в округе. Однажды мальчик спросил, отчего они такие сладкие, и Кадиш совершенно серьезно ответил, что все это благодаря силе его желания:

– Просто я, мой мальчик, люблю сладкие апельсины и делаю их такими.

– Неужели это возможно, раби? Ведь это настоящее чудо! Как это вы так умеете заставлять растения подчиняться вашей воле?

– Шуки, мой дорогой мальчик, здесь нет никаких чудес, я не умею их делать, и никто не умеет. Просто, чтобы апельсины всегда были сладкими, нужно очень много знать, и нет для этого иного пути, кроме как долго и настойчиво учиться. Сейчас давай вернемся к толкованию рампы на уровне малхут,[22]

и я обещаю, что когда-нибудь тебе подчинятся не только апельсиновые деревья, но и все деревья, и все растения в этом мире, и все живое и неживое окажется в твоей власти… Иехуда! – Кадиш прикрикнул на мальчугана чуть постарше Шуки, который хотел незаметно бросить сидящему впереди него на ковре более старшему Игаэлю пригоршню мелкого песка вперемешку с колючками прямо за шиворот. – Я разве сказал, что можно шалить? Опять ты, мальчик, норовишь сделать недоброе исподтишка? Ай-яй-яй, Иехуда, тяжело тебе будет в жизни с такими задатками. Голова у тебя удивительно светлая, я редко видел кого-то умнее и быстрее тебя, но как бы тебе не употребить собственное дарование себе же во вред. Да… – Кадиш в задумчивости сжал в кулаке свою седую бороду. – Твое, Иехуда, будущее скрыто даже от меня. Это говорит мне о том, что твоя жизнь еще не определена до конца и когда-нибудь у тебя появится возможность повернуть в ту или другую сторону, и выбор твой сможет как вознести тебя в высшие миры, так и оставить здесь, на земле, навеки. Думай лучше об этом, Иехуда, вместо своих шалостей, что могут перерасти в нечто большее.

– Простите меня, учитель. – Мальчик, которого звали Иехудой, при первых же словах Кадиша вскочил и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу, весь красный, и не смел поднять глаза, старательно изучая что-то на полу.

– Прощать не в моей власти, Иехуда. Ты сам должен простить себя, если сможешь. Ну, как? Прощаешь ты себя?

– Нет, учитель, – сдавленно ответил мальчик и, не проронив более ни слова, ушел в дальний угол дворика, туда, где тени от навеса не было, а жгло немилосердное, стоявшее в зените солнце. Здесь стоял столб позора, и всякий провинившийся ученик должен был, собственноручно привязав себя веревкой к этому столбу, отстоять положенное время. Наказание было горьким и унизительным. Над проказником посмеивались прочие ученики, а сейчас их словечки, обращенные к Иехуде, стали особенно едкими: его недолюбливали по тем самым причинам, которые назвал Кадиш только что. Друзей у Иехуды не было, и только Шуки, любимый ученик мудреца, все время старался как-нибудь облегчить страдания частенько занимавшего свое место у позорного столба Иехуды. То тайком приносил ему пить, то из-под одежды доставал теплое яблоко или апельсин, а то и целый обед, к которому сам не притрагивался. Кадиш делал вид, что ему о таких делах ничего не известно, лишь все чаще, глядя то на Иехуду, то на Йегошуа по прозвищу Шуки, хмурился и что-то недовольно бормотал себе под нос.