Секта-2

– Потому, – наставительно ответил им Шуки, – что во всем должно существовать равновесие. Если мы сегодня поймали много, это значит, что кто-то остался ни с чем, а у него наверняка есть семья, дети, и они точно так же нуждаются, как и мы. Нет, что решено, то решено. Завтра мы станем ловить как все.

И в день следующий, и в другие дни сеть приносила им достаточное количество рыбы. Наконец в один из вечеров Мирра, подсчитав после ужина выручку, сказала, что, на ее взгляд, уже вполне достаточно, чтобы отплыть в Александрию им троим.

– Мама? – Шуки с недоумением уставился на нее. – Ты сказала нам втроем, но почему? А как же ты?

– Я тебе стану обузой, сынок. Да и негоже взрослому сыну цепляться за подол матери. Я не останусь здесь и не вернусь в Назарет, я пойду домой. Не ищи меня, когда вернешься, потому что я сама найду тебя. Я раньше узнаю о твоем возвращении, чем нога твоя коснется родного берега. Прости, сынок, но так надо. И хотя мое материнское сердце сейчас наполнено горем и слезами, я все же поступлю так, как мне было завещано поступить. Прости меня. Завтра на рассвете отходит в Александрию финикийское судно, на нем вы и уплывете. Нельзя больше медлить. И так уже многие артельщики, а через них и прочие недоумевают, как это вам втроем удается поймать так много. Их зависть и излишнее любопытство накличут скорую беду, приведут сюда наших гонителей. Вам нужно уплыть на рассвете, – убежденно повторила Мирра.

В ту ночь мать и сын не сомкнули глаз. Небо над Галилеей было усыпано звездами, и казалось, что на иссиня-черном бархате кто-то рассыпал горсть серебряных монеток. Шуки принялся было считать звезды-монетки, дошел до тридцати и сбился. Тогда он наклонился и положил голову на колени матери, та с нежностью провела рукой по его волосам и поцеловала в лоб:

– Мальчик мой…

– Что, мама?

– В ночь, когда ты родился, на небе было почти столько же звезд.

– Почему ты говоришь «почти»? Их что, было меньше? Больше?

– На одну больше, – улыбнулась Мирра. – Она из всех была самая яркая. Сейчас ее нигде не видно, она исчезла вскоре после твоего рождения.

– Мама? – Шуки вздрогнул. – Ты ничего не слышишь? Что-то шумит, словно ревет толпа и нет ей ни конца ни края. Ревет что-то недоброе для меня…

– Нет, сынок. В мире все тихо, все спит. Тебе послышалось.

– Может быть. – Он успокоился было, но внезапно вновь напрягся, и мать почувствовала, что он весь дрожит. Обняла его, вжалась лицом в волосы, поцеловала макушку:

– Ничего не бойся, сынок. Даже когда на небе не останется ни одной звезды, знай, что тебе нечего и некого бояться.

– Но ведь мы больше с тобой никогда вот так не сможем любоваться ночным небом, мама. Ты же знаешь об этом не хуже меня. Мое сердце сжала петля, и мне так горько, так обидно и тяжело, что я не хочу идти вперед. Я хочу остаться здесь, с тобой, прожить жизнь обыкновенного человека, хочу, чтобы ты все время держала мою голову на коленях, так же, как сейчас. Мне очень страшно, ведь я знаю свою судьбу наперед, а люди не должны знать будущего.

Мирра закрыла глаза. Ей очень хотелось согласиться с сыном, сказать ему: «Оставайся подле меня, и забудем обо всем, убежим, уплывем еще дальше, на Кипр, в Грецию, туда, где никто никогда тебя не найдет». О, как ей хотелось сказать это сейчас! Но вместо этого она еще крепче сжала губы и не проронила ни единого звука, только рука ее продолжала медленно гладить Йегошуа по голове. В этом мире лишь женщине дана сила так молчать.

Наутро Мирра проводила корабль и долго стояла на берегу, силясь увидеть давно исчезнувшую за горизонтом точку белого финикийского паруса. Потом она медленно повернулась и пошла вверх, туда, где над холмами показалось солнце.

Рождение зла

Москва

Лето 2008 года

I