Селена, дочь Клеопатры

– К нему прицепились арабы из Петры. Но он пришлет мне военный состав. Впрочем, как и арабы…

– Ты управляешь царями; согласен, это приятно: вокруг стола одни короны и тиары! Но если начистоту, неужели ты действительно думаешь, что можешь рассчитывать на эту стайку льстецов? Марк, опомнись, пока не поздно! Отряхни свою тогу, избавься от этих паразитов, и вперед! Куда подевался тот генерал, который перед сложной битвой говорил мне: «Если я не уверен, я атакую!»? Марк, где же он, этот человек? Что ты с ним сделал?

Поднялся ветер; «молодой генерал» и император устал и замерз. Он дрожал под своей сенаторской тогой – когда приходит старость, ничто не греет лучше добротной галльской накидки! Солдатские сандалии вязли в мокром песке. Ему было холодно. Солнце еще не поднялось. «Молодой генерал»… В римской армии ветераны, уставшие воевать, идут в отставку после двадцати лет службы. Этой осенью ему исполнится пятьдесят. Он сражался дольше, чем его самые старые воины.

А Самос, «остров мартовских роз»! Это небылицы, они там замерзли! Кстати…

– Барбаросса! – крикнул он Домицию, шедшему в десяти шагах от него, словно ветер удалял их друг от друга. – Барбаросса, подожди-ка. Помнишь ли ты о совете, который «молодой генерал» давал своим друзьям? Он говорил: «Всегда мочись перед битвой! Когда протрубят атаку, думать об этом уже будет поздно…» Так вот, я последую совету, который сам тебе дал: я изрядно выпил и мне нужно облегчиться! Пойдем со мной, Домиций! Это станет первым шагом к победе: сначала помочимся, потом посражаемся!

Он хотел бы опорожниться на запад, в сторону войск Октавиана, Мецената, Агриппы и Мессалы; но при таком ветре поливальщик рисковал быть политым. И тогда он стал мочиться по ветру, на восток, где стояли его легионы: плохая примета!

И пока он долго и не спеша опорожнялся, продолжал кричать сквозь порывы ветра:

– А когда я думаю, что писарь Октавиана Мессала, этот скорпион, выродок, сидя в Риме, заносит в протокол, что с того времени, как я живу с Царицей, мочусь в золотой горшок… Скажи-ка, ты видишь мой горшок? Это обрыв скалы! Ты хотя бы сможешь подтвердить, что этот жук-навозник соврал, а? Сделаешь мне одолжение, если вдруг перейдешь на их сторону?..

Если бы у Марка Антония были свободны руки, то он мог бы поаплодировать себе – какой актер! То, что он сейчас делал, должно было успокоить Барбароссу. Но тот волновался – неужто и вправду считал, что император изменился и опустился? Поэтому он играл «вечного Антония» – немного захмелевшего, веселого, циничного и легкомысленного. Антония – победителя… Однако он не питал иллюзий: рано или поздно Домиций предаст его.

Обмениваясь шутками, они шли вдоль пляжа. Больше никаких проповедей. Фривольные шуточки их согревали… Ночное небо подернулось серой дымкой, стали гаснуть последние звезды, и наконец утих ветер; они подошли к бухте, свернули на небольшую дорогу, на которой под развевающимися знаменами стояли часовые, и направились к лагерю – огромному тенту с пурпурными шторами, жаровней и теплой кроватью.

Вдруг Антоний принюхался и ускорил шаг:

– Слышишь этот запах? Этот тухлый запах, который доносится отовсюду?

Нет, ни Барбаросса, ни факельщик ничего не чувствовали.

– У вас что, нос заложен? Вонь, похожая на…

– А чем именно пахнет? – спросил Домиций. – Тухлой рыбой? Падалью?

Нет, это точно была не падаль. Марк Антоний хорошо знал этот запах, как и все генералы-победители. Если дезертирам и побежденным незачем было расхаживать по полю битвы после сражения, то у победителей для этого имелся миллион причин: следовало идентифицировать побежденных предводителей, ограбить мертвых, забрать оружие и подобрать вражеские знамена, которые потом будут воздвигнуты как трофей. Марк Антоний хорошо ощутил этот запах в Алезии[112], Фарсале и Филиппах, этот жуткий запах убитых лошадей, гниющих под солнцем, разлагающихся людей с разрезанными животами, облепленными мухами. Гнилое мясо – это запах победы… В то время как здесь было что-то другое. Водянистый запах. Не мяса, не рыбы. Затхлый запах подвала и рвотной массы.