Селена, дочь Клеопатры

Никто из историков не упоминал о том, что в промозглые рассветы тридцатого года до Рождества Христова девятилетний ребенок курсировал между Антиродосом и Большим портом Александрии. Многие описали депрессию Марка Антония, его приступы мизантропии, которые продолжались в течение нескольких недель, когда он укрылся от Царицы и двора, и указали, что он прервал траур только 14 января, в свой день рождения: по случаю пятидесятитрехлетия императора Клеопатра устроила во дворце шикарный праздник. Она раздала приглашенным столько подарков, что «те, кто приходил на пиршество бедным, уходил богатым»; она выглядела такой влюбленной в Марка, какой ее еще не видели, и очень веселой, а веселье – это уже победа… Но каким чудом ей удалось вытянуть отшельника из норы и бросить его в сумасшедшие бега по пирам и боям, окунуть в ночи любви и боевые рассветы, – об этом никто не сказал.

А я знаю. Маленькая испуганная девочка из моих кошмаров, которую я видела такой, какой мне ее никто не показывал: рассветная путешественница, стоящая на носу лодки; молчаливая посланница, приговоренная, как перевозчик из сказки, вечно совершать один и тот же путь…

Ее лодка разрезала ночь, как корабль-маяк, используемый древними: она и фитиль, она и огонь. И я вижу, как она, находясь за кулисами «большой истории», скитается по морю, отосланная от Клеопатры к Антонию и от Антония к Клеопатре, боясь и того и другого и восхищаясь обоими, ездит от берега острова к берегу мыса – измученная, продрогшая, окаменевшая, как надгробный памятник, эта хрупкая кариатида, несущая родителей на своих плечах. Обессиленная, но непобедимая, в осажденном городе.

Глава 28

Поначалу она оставалась в вестибюле, таком же темном, как военная палатка. Смущенный Эрос приносил жаровню, чтобы она согрела руки. В свете углей удавалось различить каменный алтарь и маски из светлого воска в приоткрытом шкафу: лица Антониев, предков и богов ее отца, словно выставленные в доме умершего перед погребальной церемонией. На стенах не было никаких украшений, кроме прямоугольных щитов из дерева и кожи с нарисованными гербами легионов. Но ребенок не умел ни растолковать эти символы, ни прочесть латинские надписи. Она просто ждала, стараясь дышать как можно ровнее, – послушно и смиренно ждала, когда ее выгонят.

В первые дни ожидание было коротким: вдалеке слышалось ворчание, даже крики, а затем раб возвращал ее послание. Потом ждать приходилось дольше, и из-за перегородок доносилось только шушуканье невидимых рабов, похожее на птичье воркование. Одним декабрьским утром Эрос вернул царское послание с обнадеживающей улыбкой на губах: была вскрыта печать. Император прочитал то, что Царица хотела ему сказать!

– Но ответа, конечно же, нет, – ответил Эрос, по-прежнему улыбаясь. Не будь она принцессой, бросилась бы к нему на шею. И он тоже понял, что, вооружившись упорством, смогут спастись. Если ее отец отправится на войну, все будет спасено!

Несколько дней спустя она уже сидела на стуле в комнате Антония. Перед ней был человек, в котором она не узнавала своего отца: спадающие на лоб кудрявые волосы были еще белокурыми, хотя и тусклыми, а борода совсем поседела. Он лежал под медвежьей шкурой; в комнате была приоткрыта только одна ставня и сильно пахло вином.

Он попросил Селену продекламировать свое приветствие:

– Ну же! Что мать велела тебе рассказать, чтобы растрогать меня? Небольшую речь в стиле Ифигении? «Моя ветвь мольбы, к твоему колену прижимаю я это тело, которое моя мать принесла в мир для тебя…» – Паясничая, он говорил тонким голосом, а затем, взяв обычный тон, добавил: – А я отвечу серьезно, как царь Эдип: «Я оплакиваю вас, дети мои, когда думаю о том, насколько горькой будет ваша жизнь». После чего я повернусь к Турину и добавлю: «О, сын Цезаря, не делай ничего плохого моим детям». – И вдруг он протянул руки, словно умоляющий раб, и стал гримасничать: – «Сжалься над ними, посмотри, как они молоды и всеми покинуты. Дай мне слово, принц великодушный

…» Да, я уверен, что Царица царей видит наше будущее в таких тонах: я – безропотный; вы – взывающие к милости; Октавиан – в роли благородного принца, готового вести с ней переговоры и сжалиться! Ха-ха, Октавиан – великодушный! Безопасный! – Выдохнув, он упал на подушку и натянул медвежью шкуру до самой шеи: – У меня болит голова… Поторопись! Рассказывай!

Селена вжалась в стул и вся съежилась, не в силах произнести ни слова.

– Никудышная ты посланница, – проворчал он, – никакой памяти! Дай мне хоть письмо. – Он развернул папирус. – Поднеси лампу.

Она задавалась вопросом, почему нельзя открыть ставни.