Селена, дочь Клеопатры

Итак, это был последний ужин. Атаку назначили на следующий день. Он пожелал собрать в Синем дворце «Товарищей смерти». И детей. В беспорядке Царского квартала кое-как отдавали поклоны, больше не хлестали рабов, но кухни по-прежнему работали. Только сейчас стало не хватать свежих овощей. Главный повар старался это скрыть, увеличивая количество рыбного паштета и запеченной птицы и украшая блюда, за неимением цветов, перьями и лентами – целое искусство! Селена запомнила этот ужин. Не меню, конечно, а золотую посуду, напускное веселье отца и непривычное декорирование бокалов, из которых пили приглашенные, – чеканные скелеты, танцующие и пирующие мертвецы…

Филострат критиковал представления о Провидении своего собрата, философа Аристократа, но Аристократ отвечал ему весьма неохотно. Чтобы оживить беседу, Царица вмешалась и стала цитировать Платона и его «Горгий». Как правило, римские политики поднимали темы Провидения, счастья, вероятности и судьбы за четверть часа до своей смерти… Но Антоний рассердился:

– Оставим, это дело богов.

Только потом будут утверждать, что в ту ночь, пока во дворце пировали, боги покинули город во главе с «Дионисом, святым покровителем Антония». Будут говорить, что к полуночи, когда жители укрылись в своих домах, на подъездной дороге к Канопе в полной тишине раздался шум веселящейся толпы и громкая музыка. Затем этот шум медленно удалился на запад, как будто невидимое шествие вышло из города, миновало Солнечные врата и покинуло Александрию – бог жизни, бог радости оставлял Антония…

Ладно! Предположим. Но к кому он направился, скажите на милость? К Октавиану и римской армии? Ах, если бы Антоний услышал эту историю, вот бы он повеселился! Чтобы Дионис бросил его ради этого сухаря? Чтобы Лучезарный выбрал холодность и серьезность? Позже, когда Селену будут расспрашивать, она опровергнет вышесказанное: в ту ночь она не спала, но ничего не слышала. Ничего странного. Она скажет:

– Конечно, в течение нескольких дней бушевала гроза. Воздух был тяжелым. Мой младший брат хотел вернуться в Синий дворец к морю и свежему воздуху, чтобы спать на террасе. Раскаты грома тоже были, разумеется. Иногда издали, со стороны войск, доносился звук ударов римских мечей по щитам: они хотели запугать нас. Вот то, что я слышала… Все остальное – суеверие!

Суеверие как вода: овладевает нижней частью. У александрийцев оно поднялось вместе со страхом, являющимся нижней областью человеческой души.

– Трусы! – говорил Антоний в тот вечер. – Клеопатра, твои подданные трусливы! Трусы, но, разумеется, изысканные, весьма изысканные. Однако город стоит не на духах, а на крови. – И произнес почти без сожаления: – Только Рим заслуживает звания столицы мира.

Именно по-римски он собирался сражаться с римлянами. Что до остального, то за этим ужином он несколько раз завязывал разговор по-латыни с Луцилием, Овинием, Канидием и со всеми «Товарищами» – жителями Города, единственного в мире, который пишут с большой буквы. На этом языке не могли поддержать беседу ни Царица, ни дети, за исключением Антилла.

Селена, сидя перед царским ложем, была занята тем, что мешала Птолемею схватить левой рукой фаршированного дрозда, когда вдруг отец по-гречески обратился к слугам, носившим кувшины и тазы; девочка не слышала его слов, так как давно уже не следила за беседой, но вдруг увидела, что все заплакали… Ничто не может так напугать ребенка, как плачущий взрослый; Селена видела слезы на старых бородатых щеках: плакали генералы, философы, врачи, даже Антилл вытирал глаза. Она поняла, что теперь ей угрожает настоящая опасность. Что цари, родители, старшие братья – все были беспомощны. Перед ней разверзлась бездна.

Марк Антоний сразу же взял слово и заверил своих друзей:

– Вы неправильно меня поняли: я никогда не поведу вас в бой, где буду искать больше смерти, чем победы… Выпьем же за Фортуну Антония!

Поскольку он положил начало шумному веселью, в течение долгого послеобеденного времени все только слушали музыку, поднимали тосты за здоровье, и Царица приказала увести детей лишь тогда, когда уже убирали со столов. Селена повернулась к матери, желая поцеловать ее перед уходом. Но Царица не смотрела в ее сторону; ее взгляд был прикован к мужу, которому она тихо читала античный стих:

– «Будь смелее, мой соловей, разливайся песней, спасай свою жизнь».

Селена не решилась помешать им. Это был последний раз, когда она видела отца. И последние слова, которые она слышала от матери: «Спасай свою жизнь»… Антилл сидел на пиршественном ложе и рыдал, опустив голову на руки.