Селение любви

Моё тринадцатилетие приехали отпраздновать несколько человек из тех, что выкупили меня. На крупной голове Ильи Абрамовича залихватски сидела барашковая папаха. Он как-то шало сорвал её, и полуседые чуть влажные кудри встопорщились, поблескивая при электрическом свете.

Илья Абрамович Вульфсон когда-то жил в Ленинграде, писал сценарии для кино. В тридцать пятом году его посадили. Пару лет спустя, в лагере, узнал: расстреляли его жену; она была учёный-орнитолог. Средний сын погиб на войне, погибла и дочь — пошла на фронт добровольцем. Старший сын, видный экономист, был из-за слабого зрения негоден к военной службе. Пережил блокаду. Его расстреляли по «ленинградскому делу».

Когда при Хрущёве Илью Абрамовича выпустили из лагеря, ему, разумеется, не подумали возвратить жилплощадь в Ленинграде. Удалось устроиться преподавателем института в городе близ Каспия.

Илья Абрамович не снял башмаки с калошами, а ловко выпрыгнул из них, не заметил предложенные тапки и живо пошёл ко мне в серых шерстяных носках. Поцеловав меня в обе щёки, улыбнулся какой-то длинной, хитрой полуулыбкой, будто предвкушая подковырочку:

— Как звали полицейского, который преследовал Жана Вальжана?

Я ответил, и вопросы посыпались. Затем «Отверженные» Гюго уступили место всемирной истории…

Илья Абрамович со значительностью взглянул на других гостей и объявил громким шёпотом:

— Выкупленный стоит потраченных денег!

Гость, которого звали Зямой и чьё лицо было нетерпеливо-внимательно, сняв очки, раскрыл глаза так, что над радужкой обнажились полоски белков.

— Прямолинейно, однако…

Валтасар, помогавший Марфе расставлять на столе тарелки, объяснил: со мной «с самого начала не кокетничали на предмет больных вопросов», и я моей серьёзностью и неболтливостью доказал верность выбранного подхода.

— Он допущен к темам… — поведал обо мне Валтасар и, выжидательно помолчав, опустился на табуретку.

Зяма скептически поджал губы и вдруг задал мне вопрос:

— Кто такой Сталин?

Я, через силу умеряя страстность, ответил:

— Властолюб, который заставил диктатуру служить себе! Его сделало насилие, оно давало ему топтать народы!

Мой экзаменатор оценил:

— Уровень! — и, сидя, отвесил полупоклон Пенцову. — Поздравляю! — затем опять обратился ко мне, дружески-ироничный: — Но, мой юный Арно, остерегитесь сладенькой водички толстовства! Без насилия нет борьбы, а без борьбы мы не переделаем мир. Лишь революционная диктатура сокрушает угнетателей. А ренегату Сталину противостоит сам Маркс, противостоит гениальный практик Ленин.

Зяма носит фамилию матери; его отец, знаменитый командарм, был расстрелян по приказу Сталина. Сын считает себя верным ленинцем. По его мнению, Сталин — предатель, извративший марксизм-ленинизм. Например, то, что ликвидировали зажиточных крестьян, так называемых кулаков, есть широкомасштабное государственное преступление. Зажиточные крестьяне должны были мирно врасти в социализм.

— На столе сейчас высилась бы во-о-т такая горка белого хлеба!..

Валтасар встал с табуретки: — Сядьте! — протянул он руки, что вышло несколько картинно, и усадил гостя на своё место, хотя тот перед тем удобно сидел на стуле. — Страна, — продолжил Пенцов с вымученной сдержанностью, — живёт такой жизнью, что немыслимо размышлять о чём ином, как не о хлебе и о жестокости. Закоренело аморальный тип работает старшим воспитателем: я знаю, хотя и бездоказательно, что он тайком живёт с девочками-подростками. Наш директор покрывает его. Их связывает прошлое. После войны оба были заняты на одном поприще — вылавливали по стране беспризорников. Директор — тогда он был офицер известной службы — мне рассказывали, мог ударить пойманного малолетка… — Валтасар умолк и договорил с колебанием, как бы отступая перед необходимостью произнести это, — ударить по голове рукояткой пистолета… То есть наверняка кого-то убил. И этот детоубийца…

Илья Абрамович страдальчески поморщился и пророкотал в кротком гневе:

— Не может же у вас не быть никого — с потребностью добра к детям…

— Почему же, — сказал Валтасар сумрачно. — На днях уволили няню: девятнадцати лет, сама бывшая детдомовка. Позволяла мальчикам… Заявила: «Они так и так с семи лет всё знают. Жизнью безвинно обиженные, а мне горячо благодарны! Пусть вам кто-то будет так благодарен!»

— Что вы говорите… — пробормотал Илья Абрамович сконфуженно.

Зяма строго следил поверх очков и с жаром начал о том, что раз стали валить сталинские статуи — «будут, и это не за горами, грандиозно-позитивные сдвиги».

— Реабилитируют не только маршалов, командармов. Засияют имена Бухарина и Рыкова! Партия очистится от перерожденцев, железная метла не минует этого директора.

Валтасар потупился и осторожно произнёс:

— Уповать, что очистится сама? Она не должна быть чем-то священным. Чтобы мерзавцы не прикрывались партбилетом, нужны и другие партии… — он дружески, извиняющимся тоном добавил: — Конечно, партии с социалистической программой — безусловно левые.

Глаза Зямы ушли далеко за стёклышки очков.