Селфи

Роза кивнула, встала, подошла к женщине и обняла ее. Та, естественно, неверно трактовала этот порыв и в знак утешения похлопала Розу по плечу. Но она стремилась вовсе не к этому. Она обняла медсестру с целью четко обозначить контраст в отношении к медперсоналу, потому что после этого повернулась к трем врачам и прошипела им прямо в лица, так что их обдало фонтаном слюны:

– Предатели, вот вы кто!!! И НИЧТО в мире не заставит меня вернуться туда, где жирующие, лоснящиеся от самодовольства знахари-зазнайки, которые не испытывают по отношению ко мне никаких чувств, вынашивают коварные мысли, гораздо более опасные для меня, чем мои собственные.

Главный врач всем своим видом пытался выразить снисхождение, однако позерство с него как рукой сдуло, когда Роза решительно подошла к нему вплотную и отвесила хорошую пощечину, от которой два других врача вжались в стулья.

Когда она, выйдя из кабинета, проходила мимо стола секретарши, та едва успела оповестить пациентку о том, что звонит некий Ассад и просит Розу подойти к телефону.

Та резко обернулась к секретарше и крикнула:

– Ага, вот чего он захотел! Передайте ему, чтобы он проваливал к чертям собачьим! И пускай они оставят меня наконец в покое!

Было адски больно, но те, кто предал ее и изрядно покопался в ее жизни, больше не являлись частью ее мира.

Спустя полчаса Роза направлялась к стоянке такси перед районной больницей Глострупа. Этот путь давался ей с трудом; она и сама понимала, что из-за медицинского препарата, еще не выведенного из организма, воспринимала окружающее словно в замедленной съемке, да и на точность глазомера рассчитывать не приходилось. Роза чувствовала, что, если ее стошнит, она упадет и больше не встанет, а потому она сжала себе горло свободной рукой, и, как ни странно, это, кажется, помогало.

И все же ей было очень плохо. Стоило признать, что она, вероятно, теперь никогда не сможет нормально функционировать, так что, мягко говоря, дело было дрянь. Так почему бы не покончить со всем разом? За последние несколько лет у нее накопилось столько таблеток, что вполне можно было бы лишить себя жизни с их помощью. Понадобятся лишь стакан воды да несколько глотательных движений, и все неприятные мысли исчезнут вместе с ней.

Роза оставила водителю пятьсот крон на чай и поспешила поскорее покинуть машину парня, не поверившего своему счастью. Поднимаясь к себе в квартиру, почему-то подумала о бедном калеке-попрошайке с чудовищно деформированной ногой, которого она видела на Соборной площади в Барселоне. Раз уж ей все равно суждено, как говорится, оставить этот мир, так пускай все ее нерастраченные ресурсы пойдут на благо таким вот несчастным. Не то чтобы она могла предоставить в их распоряжение очень многое, но вполне могла перерезать себе вены вместо того, чтобы разрушать организм снотворными медикаментами. Она положит рядом с собой письмо, в котором завещает свое тело на донорские органы, и позвонит в «Скорую», истекая кровью. За какое время до окончательной потери сознания ей надо позвонить, чтобы прибывшие на место врачи все-таки не успели ее спасти? Вот вопрос.

Роза заперлась в квартире, возбужденная открывшейся возможностью и связанными с ней обязательствами, и взгляд ее упал на фразу, написанную на стене ее собственным почерком: «ТЕБЕ ТУТ НЕ МЕСТО!» Тебе тут не место. Эти слова словно ударили ее молотом по голове. Кто с кем разговаривал? Она проклинала отца или он проклинал ее?

Роза бросила дорожную сумку на пол и схватилась за горло. Какое-то давление изнутри выталкивало язык, притискивая его к нёбу, гортань сжималась. Приступ удушья был настолько ярко выраженным, что сердце стучало, как отбойный молоток, из последних сил стараясь обеспечить кислородом организм. Выпучив глаза, Роза огляделась и поняла, какой удар в спину ей нанесли. Кто-то надел на подсвечники новые манжеты, постелил чистые скатерти на столы, сложил тетради с ее заметками о расследованиях отдела «Q» в аккуратную стопку на комоде под зеркалом. Стулья были прилежно расставлены. Липкие жирные пятна отчищены со стереосистемы, со стен, с ковров.

Роза сжала кулаки и прерывисто задышала. Никто не имеет права вторгаться в чужой дом и распоряжаться, что там приемлемо, а что нет, как не имеет права и диктовать хозяину, каким образом он должен себя вести. Ее грязное белье, немытая посуда, мусор и бумажки, раскиданные по полу, как и излитое ею бессилие, – все это принадлежало ей, и только ей, и никого не должно было волновать.

И как же, скажите на милость, она теперь будет функционировать в этом стерильном и опороченном доме?

Роза отшатнулась от этого безобразия и бросилась на лестничную клетку, где перегнулась через перила и дала волю слезам.