Сельва не любит чужих

Так, проезжая по Каиру, досужие зеваки, сумевшие накопить кредов на тур средней стоимости, взахлеб восторгаются гнедой громадиной университета Аль-Азхар, сиреневым нильским простором и таинственными, плохо различимыми на расстоянии усыпальницами прославленного Города Мертвых. Им хорошо! Они рано утром прибыли в Порт-Саид и уже вечером отбудут, взяв курс на Хайфу. Они слушают курчавого, приторно-любезного гида, щелкают затворами стереокамер и, мня себя первооткрывателями, требуют позволить им погулять на вольной воле. Им отказывают, ссылаясь на правила, установленные полицией, а они в ответ неумело бунтуют, вслух проклиная тупое самодурство диких африканских сатрапов.

Дурашкам невдомек: лишь благодаря заботливым сатрапам им не дано узнать, как воняет прокисшая от наплывов застарелого дерьма набережная великой реки; их не подрежут кривыми ножами, истерично взывая к Аллаху милостивому, милосердному, бородатые мусульманские студенты, чинно гуляющие после лекций около ворот сокровищницы исламских наук. А уж ближе, чем на километр, к древним глиняным склепам сердобольные сатрапы их и подавно не подпустят, поскольку даже светлому шейху Эль-Мансуру, покровителю вшивых и чесоточных, неведомо, какую заразу можно подхватить от стаи оборванных нищих, подстерегающих в кладбищенской тиши опрометчивого прохожего…

Показав мстительный язык добродушному полицейскому на выезде из города, искатели приключений покидают Каир веселые, довольные и чуточку пьяные от впечатлений. Спустя неделю, уже дома, они хвалятся перед соседями своими сказочными подвигами в злачных местах седой, как само время, Земли Фараонов. И лишь те, кто сумел узнать настоящую страну Миср, кто высидел там хотя бы годик и зачел этот год за три… о, те предпочитают молчать. Они просто ни за что не украсят стену спальни клочком фальшивого папируса в дрянной рамочке и никогда не позволят своим подросшим детям ехать на каникулы в романтический, воспетый поэтами Египет!

Впрочем, все познается в сравнении.

Во всяком случае, господин Штейман, Генеральный представитель Компании на Валькирии, сейчас охотно согласился бы оказаться в трущобах Каира. Или Исламабада. Или даже, страшно подумать, Душанбе. Лишь бы не торчать здесь, на церемониал-плацу, в самом центре «обезьянника»…

Вот уже третий час Александр Эдуардович маялся на помосте, предназначенном для почетных гостей Его Величества Муй Тотьяги Первого, Чрезвычайного и Полномочного Короля Нгандвани, а церемония, свидетелем коей он по долгу службы обязан был стать, все никак не начиналась.

И это бесило.

Нет, он, безусловно, не надеялся, что туземцы хотя бы на этот раз изменят национальным традициям, проявив хоть какую-нибудь пунктуальность. Но, с другой стороны, при такой жаре каждая лишняя минута тянулась длиннее столетия, и господин Штейман, пока еще сдерживаясь, чувствовал, что силы на исходе и очень скоро всякому терпению придет конец.

Солнце палило нещадно, насквозь прожигая хлипкий навес, и широкие опахала, колеблемые мокрыми от пота боями, с трудом проминали плотную духоту, совершенно не навевая прохлады. Трехлитровая бутыль старой доброй «Боржоми-ССХ» иссякла еще около девяти. А прохладный шипучий напиток, лично принесенный на почетный помост угодливо кланяющимся Муй Тотьягой Первым, Александр Эдуардович, разумеется, принял с благодарностью, но тут же, как бы случайно, опрокинул кувшин, лишив себя тем самым удовольствия утолить жажду наилучшим нцыгви из королевских погребов.

Инфекций Генеральный представитель не боялся, поскольку прошел полный курс нужных прививок. Но крайне смущали упорные, самыми различными информаторами подтверждаемые слухи о — как бы это сказать?.. — специфической методике изготовления этого всенародно любимого напитка коренных нгандва.

Искушать судьбу не хотелось, даже если королевское нцыгви, в отличие от нцыгви простонародья, и впрямь заквашено на моче самых породистых оолов…

А солнце, забыв всякую меру, буйствовало вовсю. И Александр Штейман уже различимо слышал шипение собственной крови, неторопливо вскипающей в жилах.

Единственное, что помогало ему не только выжить, но и сохранить величественность позы, была ненависть. Не простая, знакомая каждому, а леденящая, до отказа заполнившая гулко бьющееся о ребра сердце. Ненависть до того холодная, что самим присутствием своим хоть немного уравновешивала жару.

Мерзавец Харитонидис…

Насколько же легче все прошло бы, во всяком случае, для Александра Эдуардовича, согласись эта бесчувственная горилла дать «добро» на проведение торжественной порки непосредственно в Козе. Скажем, на главной площади. Или, на худой конец, у заставы. Так нет же! Этот кретин, этот убийца, неизвестно за какие заслуги назначенный губернатором, отказал в столь пустяковой просьбе категорически, сославшись на свое же, тринадцатилетней давности, распоряжение, строго-настрого воспрещающее проявляться в пределах «поселка, населенного инопланетными гражданами» туземцам, не имеющим удостоверений полезной личности.