Семь фантастических историй

В доме на Старой Площади ее удивительная красота постепенно, как бы намеренно, день ото дня каменела, схватывалась холодом мрамора. Она все еще могла сомкнуть вокруг стана длинные пальцы двух своих стройных рук, ходила легко и горделиво, как старая кобылица, чуть утратившая ретивости, но царственно, благородных кровей, которой истинное место среди битв и фантазий. Но все еще обетование оставалось в ней, но все еще казалось, что запасы не исчерпаны и главное впереди.

— Ах, эти качели, Элиза, — сказал капитан. — Ты так невозможно обращалась со мною вечером, что наутро я спустился в орегорский сад, решившись повеситься. И, разглядывая макушку высокого вяза в поисках подходящей ветки, я услышал позади себя голос: „Вон та ветка подходит“. Мне это показалось жестоко. Но когда я обернулся, я увидел тебя, в папильотках, и вспомнил, чтообещал тебе качели. Умирать было рано, надо было их сделать. А когда я их сделал и увидел, как ты качаешься на них, я подумал: „Если судьба моя — вечно быть хоть балластом для этого белого парусника, я и то благословляю судьбу“.

— Вот за это мы и любим тебя вею жизнь, — сказала Элиза.

Чрезвычайно хорошенькая горничная в голубых лентах — которую старые гетеры духа держали ради равновесия в хозяйстве, как две обыкновенные юные куртизанки соответственно держали бы в услужении старого горбатого карлу с живым воображением и острого на язык, — внесла на подносе всевозможные лакомства: имбирь, мандарины, засахаренные фрукты. Проходя мимо стула фрекен Фанни, она сказал тихо: „Мадам Бек приехала из Эльсинора, на кухне сидит“.

Фанни изменилась в лице. Она не могла равнодушно слышать известия о том, что кто-то приехал или отбыл. Душа рванулась от нее прочь и устремилась на кухню, откуда срочно пришлось ее вызволить.

— В то лето, в тысяча восемьсот шестом году, — сказала она, — впервые была на датский переведена „Одиссея“. Папа нам читал ее вслух по вечерам. Ах, как же мы играли в героя и его спутников. Мы побеждали циклопа Полифема, наши суда несло к Эолийскому острову. Вы меня ни за что не убедите, что в то лето мы не сдвигали наш черный корабль на священные волны.

Еще немного, и гости стали прощаться и ушли, и сестры подняли шторы на окне гостиной, чтоб помахать вслед четверым господам, которые подсадили фрекен Барденфлет в дворцовую карету и оживленной группкой пустились по маленькой, чугунно-темной пустыне ночной Старой Площади, замечая среди философских и поэтических рассуждений, что ночь выдалась на редкость холодная.

Эта минутка после званого вечера всегда странно смущала сердца сестер. Приятно было отделаться наконец от гостей. Но удовольствие растворялось в горечи этой тихой минутки. ибо все еще в их власти было пленять. В кружевах их чепцов прятался хитрый Эрот. Их сиянье странными радугами преломлялось в скучной копенгагенской атмосфере. Но их-то кто бы пленил? Бокал романтически-духовного зелья, сладким теплом разливающийся по склеротическим жилам гостей, — им-то кто бы его поднес? От кого ждать его? Друг от дружки — был ответ, и они его знали и обычно вполне им довольство-вались. Но вот в эту минутку только, когда расходились гости, сердца им сжимала извечная, знакомая каждой хозяйке тоска.

Правда, не сегодня. Сегодня, едва они опустили шторы, они поспешили на кухню, поскорей отослали спать хорошенькую горничную, как бы исходя из увеждения, что истинную радость можно почерпнуть лишь в обществе пожилых дам. Сняв с крючка на стене старый медный кофейник, они сварили мадам Бек и себе кофе по старинному способу. ибо кофе, считают датчанки, для тела то же, что Слово Божие для души.

Встретясь со старой служанкой в прежние дни, сестры сразу принялись бы потчевать вдову рассказами о своих обожателях. Предмет всегда увлекал мадам Бек и тешил сестер возможностью ее подразнить. Но те времена миновали. Сейчас они выкладывали ей городские новости — такой-то старый вдовец женился на молоденькой, а старый женатый друг спятил — и кое-что из поставленных фрекен Барденфлет дворцовых сплетен, доступных, на их взгляд, пониманию мадам Бек. Но что-то в ее лице их насторожило. На нем была печать судьбы. Она не хотела слушать новости, она сама принесла весть. И они умолкли, чтоб ее выслушать.

Мадам Бек долго ждала, пока истает пауза.

— Молодой господин Мортен в Эльсиноре, — сказала она наконец, и, вслух высказав мысль, терзавшую ее последние длинные дни и ночи, она сама побледнела. — Он бродит по дому.

Мертвая тишина заполонила кухню.

Сестры почувствовали, как у них волосы встали дыбом. Весь ужас был в том, что эту новость им преподнесла мадам Бек. Объяви они ей сами такое — из озорства, да и мало ли зачем, — это ровно ничего бы не значило. Но чтобы Ханна, которую они считали образцом основательности и положительности, открыла рот и бросила им в лицо известие о конце света! И последовавшие затем две-три секунды были для них как начало землетрясения.