Семь корон зверя

– Думаешь, когда-нибудь найдется средство, чтобы нам без «сока» обходиться и никого не убивать? – тихо и грустно прозвучал Риткин голос.

– Это-то меня меньше всего беспокоит. Не нами такой порядок вещей заведен, не нам его и менять. Каждый пьет и будет пить кровь другого, в том или ином смысле... – Тут Миша сделал паузу специально для Ритки, чтобы следующие его слова как следует прозвучали: – А людей мне не жаль. Они сами виноваты – сделали все, чтобы не оставить в моей душе места для этого чувства... А в нашем с тобой мире все просто. Община – она по одну сторону баррикад, «коровы» – по другую. Это и есть идеальный мир. Начни его менять, и придет беда. От тех же людей, которых ты не хочешь убивать.

– Значит, выхода нет?

– Выхода ни у кого нет. Людям – так или иначе – все равно умирать. Нам – жить бесконечно, если осторожно и с умом. Но и у вечной жизни есть своя цена. И ее надо платить. Конечно, хочется бессмертия задаром, кто спорит. Да только и вода в кране бесплатной не бывает. И потом, разве тебе плохо? Разве не выбрала бы ты нынешнюю жизнь, будь у тебя в ту ночь шанс что-нибудь добровольно выбирать?

– Не знаю, наверное, выбрала бы. Только выбора своего испугалась бы. Тут к гадалке не ходи.

– Страх – это хорошо. Вампу без страха никак нельзя. Иначе он забываться начнет. Опьянеет от вседозволенности, а ее-то как раз и нет. И сам себя до погибели доведет... И хорошо, если только себя.

Насчет Риты Миша не сказать, чтобы переживал. Молодая еще, почти ничего не видела, оттого и вопросы, и сомнения. Но это пройдет. И он всегда рядом. А слухи о хозяине, пересказанные женой, не могли не запасть в душу и не встревожить. И «архангел» своей властью решил их пресекать. И в первую очередь сделать внушение Фоме. Если ты пастырь, так следи за порядком. Чтобы твои бабы языки не распускали.

Ян о тех пересудах не знал или, вернее будет сказать, знать не хотел. Пока молчит и тем как бы одобряет его невольно Фома, и во всем курятнике обойдется без переполоха. А что до Таточкиных нервов, то тут и вопрос-то не постельный, а об амбарных ключах. Которые никто у Таты забирать не собирался и не заберет. Была бы охота такой хомут на шею вешать. Экономка – должность только в Татиных глазах первостепенная и завидная. Лера, та и вовсе флюгер на ладони у Фомы, куда он дунет, туда и повернется. А от пустой болтовни никто еще не застрахован.

Впрочем, бабьи сплетни меньше всего занимали Балашинского. Даже милая сердцу Машенька отошла на второй план. Хотя Ян Владиславович от признания, сделанного неведомо почему у самого ее дома, не отказывался и слов тех не позабыл. Но вставали во весь рост другие заботы и напасти. В первую очередь – пятничное представление Ирены. Было оно как выстрел на старте, в знак того, что гонка началась. Не то чтобы Балашинский опасался провала, немыслимым было предположение, что мадам могла бы напортачить в таком деле. Это была не просто работа, это – сама суть и натура Ирены, ее естественное состояние, ее стихия и природа. И подстраховка, он был в этом уверен, не понадобится. Но ребятам из боевой группы Ян этого не сказал и Мише не велел. Пусть будут готовы ко всему и не расслабляются. Вот только сам «архангел»...

Знал уже Балашинский, знал, хотя сам справок никаких и не наводил. Информация в обход Шахтера шла исключительно через Мишу. Но достаточно было и того, что в голове его сложилась мозаика в единственно правильный рисунок. Другого варианта у собранных осколков и быть не могло. Яну уже не нужно было видеть лица Шахтера в момент получения им сообщения о смерти Чистоплюева. Он уже знал. Что Шахтер трус и сволочь. Что он сдал и разыграл карту их конторы еще до того, как поручил своему дорогому компаньону Яну Владиславовичу эту грязную работу. И что Шахтера ждет впереди большой сюрприз. И что одним врагом у вчерашнего их работодателя и друга Иосифа Рувимовича стало отныне больше. И враг этот Шахтеру не по зубам. Иногда Балашинский думал и о том, что излишняя скрытность и туманность его персоны временами осложняют дело. Знай Шахтер наверняка, какую страшную силу представляют Ян и его контора, вряд ли бы стал он шутить свои шутки. Но тень от глухой стены тайны и есть, к несчастью, издержки их существования. Однако проснувшийся в Балашинском хитроумный и дальновидный визирь османского дивана ни в чем не уступал, а пожалуй, даже и превосходил в коварстве интриги зарвавшегося Шахтера.