Семь незнакомых слов

Сообщница взяла ручку и сверху титульного листа, где присутствовало только название, вывела: «Ярослав Сказкин. Клавдия Вагантова». Я спрятал экземпляр эссе в кожаный чёрный рюкзак.

Завтракать решили в кафетерии аэропорта. Отсюда, со второго этажа, открывался вид на лётное поле и изящные корпуса авиалайнеров — белые, тёмно-синие, красные, салатовые. Из предложенного меню Клава выбрала творожный десерт и жасминовый чай, я — гамбургер и кофе, много чёрного кофе. Мы сильно не выспались, время от времени позёвывали, а после еды бороться с зевотой стало ещё трудней. Между тем, предстояло решить, кто мы теперь друг для друга.

— Вы когда обратно в Москву? — спросила сообщница.

— Понятия не имею, — признался я.

— А как же институт? Вы действительно решили его бросить?

— Кажется, так. Ещё подумаю. Может быть, летом попытаюсь перевестись на исторический. А, может, и нет.

Клавдия машинально кивнула.

— Чувствую себя опустошённой, — констатировала она то ли задумчиво, то ли сонно. — А вы?

— Есть немного. Наверное, это даже не опустошение, а лёгкое сожаление — знаете, как бывает, когда заканчивается что-то хорошее и интересное.

Она помолчала.

— Гений, вы же не сильно обидитесь, если я пока … не стану выходить за вас замуж?

Я пожал плечами:

— С чего бы? Разумный не-шаг с вашей стороны.

— Я просто подумала: вдруг вы…

— Ни в коем случае.

Она же не может выходить замуж непонятно за кого, сказал я. А я и сам сейчас не знаю — кто я. Чем собираюсь заниматься, где жить и так далее. Если на то пошло, у меня и гражданства нет — советское уже не действительно, а получить российское мне будет непросто. В обобщённом смысле я сейчас и правда — человек без имени. Так что…

Казалось, она пропустила мои слова мимо ушей.

— Вы же понимаете: «замуж» — это не о свадьбе и штампе в паспорте? С этим как раз несложно. Даже заманчиво. Подружки будут визжать: «Ну, Клавка даёт: первая выскочила!» Я о другом.

— Понимаю.

— Вы ведь хотите, чтобы мы были вместе?

— Конечно, хочу.

— И я хочу. Вроде бы чего ещё? Готовить вам завтраки и ужины, гладить ваши рубашки — в этом есть что-то такое милое, уютное. И в то же время…

— …не хотите?

— И в то же время… — она задумалась. — Знаете, как бывает: актёр и актриса играют в фильме влюблённых и по-настоящему влюбляются. После окончания съёмок женятся, пресса в восторге, все вокруг обсасывают их счастливую любовь. Проходит полгода-год, и они расстаются — да ещё со скандалами, распуская друг о друге грязные сплетни. Смотришь на них и думаешь: «Почему же вы не расстались красиво? Тогда, когда это и было бы красиво? Кому нужен этот отвратительный эпилог?» И у меня сейчас такое чувство, что я сыграла свою лучшую роль в своей лучшей пьесе. Но спектакль закончился, а дальше — обычная жизнь…

— Понимаю.

— Вряд ли понимаете, — качнула она головой. — Я раньше думала: искусство нужно, чтобы делать людей лучше. А сейчас вдруг увидела очевидную вещь: кто ты такая, голубушка, чтобы поучать людей? Какой из тебя моральный авторитет? Короче: не знаю, хочу ли я теперь быть драматургом.

— Вот так сюрприз, — сказал я. — Может, вам стоит поменять концепцию творчества? Вы же сами сказали: у каждого человека есть своё эстетическое отношение к языку. Можно этот подход расширить: не учить кого-то жизни, а выражать своё отношение — что вы считаете прекрасным, а что отвратительным? Просто делиться тем, что для вас дорого и интересно, нет?

— Хорошая мысль, — устало одобрила Подруга. — Обязательно обдумаю её, как следует. Спасибо, Гений. Может, это и выход. Хотя прежнего всё равно не будет. Знаете, что произошло? Раньше я точно знала: писать пьесы, сценарии — самое интересное занятие, какое только можно быть. Мне казалось, искусство, наука относятся к абсолютным ценностям. Как любовь к близким, только на всечеловеческом уровне. А когда открываешь: нравится тебе или нет, но мир, включая человека и языки, созданы Богом, ценность получается довольно-таки относительная — есть сущности и повыше них. Вот и ответ, почему книги часто ничему не учат, почему гении и тонкие ценители искусства в жизни бывают пренеприятными субъектами, а добрейшие люди вполне могут обходиться без театров, картин, литературы, математики и физики. Значит, наукой и искусством можно заниматься, а можно и не заниматься. Ничего не поменяется. Может, вам стоит стать священником, а мне — родить вам десять детей?

— Какой из меня священник?

Клавдия разглядывала чай в чашке и рассеянно болтала ложечкой. Себя она тоже не представляет матерью десяти детей. И пока никем не представляет — у неё пропало представление о самой себе. Какой станет через месяц? Раньше таких вопросов не возникало…