Семь ночей в постели повесы

Медленно, продолжая целоваться, они опустились на турецкий ковер. В конце концов он оторвался, схватил ее левую руку и с грубостью, порожденной крайностью, надел рубиновое кольцо ей на палец так неуклюже, что даже сделал больно. Сидони не возражала. Неутолимая жажда в его серебристых глазах наполнила ее сердце любовью.

– Останься, bella, – выдавил он.

– Навсегда, любовь моя.

Эпилог

Меррик-Хаус, Лондон, август 1827 года

Свет лампы, мягкий и золотистый, освещал сидящую на кровати женщину. Джозеф тихонько вошел в комнату, устремив взгляд на Сидони и ребенка, которого она так любовно прижимала к груди.

Она улыбнулась ему своей неотразимой улыбкой, которая всегда давала ему силы чувствовать себя королем, а не жалким уродом. Ему было все равно, что думают о них остальные. Сидони любит его. А теперь, молился он, у него есть дочь, которая тоже будет любить его. Потому что он любит обеих больше, чем можно выразить словами.

– Джозеф, подойди и взгляни. Она – само совершенство.

Сидони выглядела уставшей и измотанной, но счастливой. Девочка была маленькой, с черными волосиками и крикливой. Он заглядывал в спальню и раньше, после целого дня мучительного ожидания внизу, но нянька выставила его, заявив, что ей надо подготовить леди Холбрук, прежде чем она увидится с мужем.

Хорошо, что он привык к своенравным женщинам.

Глядя на крошечное личико своей дочери, Джозеф понял, что теперь на одну своенравную особу в его семействе будет больше. Малышка зевнула, не открывая глазок, и погрузилась в сон. Сердце Джозефа защемило от любви и нежности. Он будет защищать этого ребенка до конца своих дней.

– Вы обе прекрасны.

Когда он наклонился поцеловать жену, Сидони погладила его по изувеченной щеке. Эта ласка стала такой знакомой, что он ее уже почти не замечал, хотя в первый раз, когда она дотронулась до его шрамов без отвращения, это тронуло его так глубоко, что едва не разбило сердце.

– У тебя был ужасный день, да?

Он тихонько рассмеялся и повернул голову, чтобы поцеловать ее руку. Кольцо с рубином поблескивало в свете лампы. Вид этого кольца у нее на руке всегда доставлял ему удовольствие. В конце концов, она – его кровь, его сердце, его душа.

– Подозреваю, что тебе пришлось хуже.

– Не знаю, не знаю. – Она говорила тихо, чтобы не разбудить малышку. – Я, по крайней мере, была занята.

– Вот этим. – Джозеф снова взглянул на дочь. – И с большим успехом.

– Я так горжусь собой.

Джозеф еще раз поцеловал ее.

– И не без оснований. Она просто шедевр. – Голос его сделался низким. – Я люблю тебя, Сидони.

Жена посмотрела на него сияющими глазами.

– И я люблю тебя, Джозеф. – Она заморгала. – Ох уж эти слезы, будь они неладны. Я надеюсь, что после родов перестану быть такой плаксой.

Очень осторожно Джозеф присел на краешек кровати, не сводя глаз с жены и ребенка. Кто бы мог подумать, что он превратится в примерного семьянина? Кто бы мог подумать, что любовь полностью изменит его пустую жизнь? Сидони, войдя в его жизнь, сотворила чудо, обратив пустыню в цветущий оазис. Он никогда не был так счастлив с тех пор, как она, ворвавшись в его дом тогда, в феврале, сразилась с ним за свою любовь.

Он каждый день благодарил Бога за упрямых, своенравных женщин.

– Ты уже думала об имени?

Она посмотрела на малышку с нежностью, от которой у него защемило сердце.

– Ну конечно. А ты разве нет? – Ее глаза, когда она подняла их, весело искрились. – Ричарда? Кэмденетта?

– Нет. – Хотя в его новой, щедрой на радости жизни, появилась привилегия называть таких славных мужчин, как Кэмден Ротермер и Ричард Хармсуорт, своими друзьями. – И не Роберта.

Когда стало ясно, что предложение Роберты жить с ними и заботиться о Сидони во время беременности обратилось ее возвращением к игровым столам, Джозеф отказал ей в гостеприимстве Меррик-Хауса. Роберта, страшно разобиженная, вернулась в свой дом в Ричмонде, где сейчас охмуряла какого-то богатого купца. В последние месяцы они с Сидони восстановили хрупкую связь, которая, он надеялся ради жены, с годами укрепится. Что касается его, они с Робертой никогда не будут друзьями, но он желал ей добра. Лишь бы не вмешивалась в его жизнь, а там пусть себе живет как знает.

Сидони сдержанно усмехнулась.

– Нет, не Роберта. – Она помолчала, лицо ее посерьезнело. – Я подумала, мы могли бы назвать ее Консуэлой – в честь твоей матери.

У него перехватило дыхание. Одну за другой Сидони залечивала его старые раны. И вот теперь исцелила еще одну. Он попытался улыбнуться, но не смог, настолько глубоко был тронут.

– Это… это прекрасно, bella!