Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Микаил предложил Офонасу войти в его свиту и дал денег на новую одежду. Офонас испытывал к царевичу глубочайшее почтение, был очарован его благоволением; но в одно и то же время хотелось устремиться дальше и дальше в мир неведомый и всё же не отрываться от мира, из которого Офонас явился, от мира русских наречий и нравов, представляемого здесь купцами из Москвы и Твери и московским послом... Страшила участь одинокого, лишённого рода... И навели страх слова царевича:

   — Тебя, Юсуф, следует звать также и «гарипом» — «чужим». Ибо в тебе я вижу устремление повсюду являться как чужой, как не прилежащий, не принадлежащий ни к чему и никому...

Микаил пообещал ожидать некоторое короткое время Офонаса в Баку, в городе огня. Офонас испросил время на размышление. Безбедное бытие при царевиче соблазняло. Но и пугало. Ибо там, в глубинах этого бытия, существовало исчезновение Офонаса, такого, каким он был, вырос, жил в Твери. И тот, привычный Офонасу Офонас медленно исчезал, обращаясь в неведомого Юсуфа... Пугала Офонаса и явственная, внезапно раскрывшаяся в некоей дали участь существа, зависимого от благоволения высшего, того, кто выше по праву своего рождения. И в Твери Офонас зависел от Петряя, от деда Ивана и прочих старших родичей; они были старшие, но они не были выше его по рождению, и он порою бывал груб с ними, перечил их приказаниям и вот ведь и отошёл же от них! Он не мог представить себя при княжеском дворе, при князе тверском, при Михаиле Борисовиче... В этой зависимости от благоволения высшего по рождению прозревал ось всё же нечто ложное, ложное для зависимого... Офонас не сознавал этого вполне ясно, но тянуло его, влекло на свободу, в некое одиночество среди людей. А зависимый от благоволения всегда должен мыслить о том, кто благосклонен к нему, чьими милостями он, зависимый, жив... Нет, пусть остаётся царевич в памяти Офонаса прекрасным пёстрым видением, подобный сказочной птице с человечьим ликом...

Спутники Офонаса решили просить у ширваншаха денег на возвратный путь. Офонас затосковал. Давно уж не находило на него, не изливались из уст многими словами, течением многих слов, странные стихи припевные... Он раздумывался о том, что напрасно не попросил денег у благоволившего к нему царевича. Но всё же присоединился к спутникам своим...

«Пошли мы к ширваншаху в ставку его и били ему челом, чтоб нас пожаловал, чем дойти до Руси. Да не дал он нам ничего: дескать много нас. И разошлись мы, заплакав, кто куда: у кого что осталось на Руси, тот пошёл на Русь; а кто был должен, тот пошёл куда глаза глядят. А иные в Шемаху, и иные же в Баку...»

Офонас отправился также в Шемаху, где купил для продажи товар — таламанские шелка.

«А я пошёл в Баку, где горит огонь неугасимый...»

Далеко из города видны были пылающие ярко огни. Огни эти выходили из-под земли, где, возможно, зажигали их страшные подземные чудовища и владыки подземных царств. Там, под землёй простирались подземные царства... А на поверхности земли прекрасное море — маслянистый Каспий — лизало могучими языками волн стены и башни города... В городе палило солнце... У самого берега возвышался дворец шаха, большой храм-мечеть, а также и усыпальница знатных... Жарило солнце... Прежде не знал, что бывает до того варно — жарко... А корабль царевича Микаила уж уплыл...

На корабли грузили соляные глыбы. Соль родилась в этой земле обильно...

Офонас называл себя Юсуфом, именем, данным ему царевичем. Надел новую одежду, купленную на деньги царевича, повязал чалму и надел кафтан восточного кроя. Купец из Чебокара предложил Офонасу-Юсуфу войти в долю. Торговали шелками хорошо. Были здесь и другие купцы из Чебокара. Но когда по завершении торговли начали делиться, чебокарский Карим заспорил с Юсуфом, не отдавая положенную часть...

   — Но я вправе получить половину! — утверждал Юсуф.

   — Ты уже получил треть, на которую купил ещё шелков! — возражал Карим.

   — Но я возвратил тебе цену этой трети шелками и солью...

   — О подобном возврате не было уговора...

Большой шум сделался. Сторону Офонаса приняли шемахинские купцы, потому, должно быть, что он выучился чисто говорить на их наречии. Карим и Юсуф отправились в судилище — диван-ханэ. Кади[54] взялся разбирать их дело, и Офонас тотчас понял, что не следует открывать своё иноверие. Он назвался правоверным из Астрахани. Карим тотчас принялся громко говорить, что Юсуф лжёт...

   — Он прежде говорил о себе другое! Он чужой, гарип, он из северных земель и не верит в Аллаха!

Спутники Карима поддерживали своего одноземельца. Хуже всего было то, что Офонас и не мог припомнить, что же он говорил им о себе. Но ежели судить по их нынешним крикам, он просто говорил правду!..

Однако же теперь он вынужден был сам отрицать ту правду, которую сказал прежде.