Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

А когда он снова пришёл в себя, толчки уже прекратились. Он понял, что лежит под крышей, в доме. Попытался сесть, и ему это удалось. Теперь он сидел, вытянув ноги вперёд, на каком-то подобии постельной лавки, на тонком тюфяке. Стены в каморке были совсем прокопчённые. Против постели — очаг. Перед очагом — простая посуда: два глиняных кувшина, лужёный котелок, медный таз и сковорода, несколько блюд и чашек. В стену над очагом вбиты были крюки, и на них поставлен был светильник — глиняная плошка с маслом и фитилём. Не так много света давал этот светильник. Вошла в каморку, приоткрыв низкую дверь, старуха, голова её покрыта была покрывалом. Старуха подошла к очагу и принялась стряпать. Она придвинула к себе горшок с мукой, соль и крепко пахучие толчёнки в маленьких горшочках. Затем она разожгла огонь в очаге, положив в очаг хворост и кизяки. Что-то она молола на мельничке ручной; остро, резко пахло неведомыми плодами и приправами. Одному из котелков служила крышкой стопка лепёшек...

Офонас-Юсуф окликнул старуху:

   — ...Матушка!..

Но она не поняла его арабского наречия и только улыбнулась ему щербатым ртом, обернувшись через плечо. Он заулыбался ей в ответ, и видно было, что его улыбка глянулась ей. И, улыбаясь во весь рот, она протянула руку и подала Офонасу лепёшку. Он до того изголодался, что уже и не чувствовал голода. Но вид и запах кушаний начал пробуждать и чувство голода. Офонас вцепился зубами в мягкую лепёшку, скулы свело на мгновение до боли... Лепёшку доел и собрал крошки с ладони. Затем снова лёг на постель и скоро задремал. Только дремал совсем недолго; открыл глаза и увидел, что старуха всё ещё здесь, готовит пищу в котелке на очаге. Офонас начал припоминать наречие Чандры и, припомнив, сказал старухе:

   — Благодарю за лепёшку, не дашь ли мне чего ещё поесть?..

Старуха теперь поняла его и заговорила быстро. Он-то понимал не все её слова. Она говорила, что лечила его рану, и видит ли он, что теперь плечо зажило... Он это увидел и пошевелил плечом и снова поблагодарил старуху. Он назвал ей своё имя — Юсуф, затем спросил её имя. Она заулыбалась и сказала, что её имя — Хусейни.

   — Благодарю тебя за твою заботу, Хусейни-мать! — сказал Юсуф.

Старуха разостлала скатерть и подала ещё лепёшки, гороховую похлёбку и сок сладких плодов. Офонас поел с насладой, силы возвращались к нему. Старуха спросила, довольно ли у него сил для того, чтобы предстать перед Мубараком...

   — Кто он, этот Мубарак? — спросил у старухи Юсуф. — Я уже слыхал это имя. Я знаю, у него есть кони и люди, подчинённые ему. Он — правитель?..

   — О, Мубарак — это Мубарак! — воскликнула старуха. — Как он захочет, так и будет...

   — Я теперь имею силы для того, чтобы предстать перед ним и говорить с ним...

Старуха принесла кувшин с водой и таз для омовения, а также принесла Юсуфу новую одежду — рубаху, шаровары, чалму и куртку с поясом. Юсуф вымылся и оделся.

   — Жди моего возвращения, — сказала старуха. — Я пойду и узнаю, может ли Мубарак сейчас принять тебя...

Она ушла в узкую дверь. Офонас сидел на постели и ждал её терпеливо. Старуха воротилась скоро и принесла хорошую весть: этот таинственный Мубарак согласен был принять Юсуфа...

   — Ему уже говорили о тебе...

Старуха вывела Юсуфа в маленький двор, где росло несколько красивых деревьев. Они прошли совсем немного, и старуха отворила дверь в глинобитном чистом небольшом доме.

В комнате пол покрывали белые ковры. На потолке укреплён был красивый светильник, но сейчас, днём, фитили не были распалены. По обеим сторонам двери снаружи стояли два стража, они пропустили старуху и Юсуфа, ни о чём не спрашивая. На пёстрых плотных подушках сидел молодой человек, по виду не старше семнадцати-двадцати лет. Лицо его было смуглое, но казалось светлым; молодые усы чернели над верхней губой, словно чёрная ровная полоска красивой ткани; глаза были большие и будто удлинённые, чёрные с белыми светлыми белками, смотрели внимательно и чуть насмешливо из-под чёрных бровей — ровных полумесяцев... Молодой человек одет был в зелёную шёлковую куртку, шёлковые шаровары; голову его украшала зелёная чалма. Юноша сидел, скрестив ноги, и видны были его домашние туфли, отделанные также шёлком гранатового цвета... По левую руку от сидящего помещались несколько деревянных шкатулок, пестро раскрашенных и с крышками резными. По правую руку — серебряная чаша на длинной ножке. Губы молодого человека были красны, и видно было, как движутся челюсти под крепкими щеками... Юсуф догадался, что Мубарак (это мог быть только он, кто же ещё!) жуёт бетель. И догадка эта подтвердилась, когда юноша повернул голову вправо и выплюнул в чашу... Затем обратился к старухе и велел ей идти. Она тотчас вышла...

   — На каком наречии говорить с тобой? — спросил Мубарак на хундустанском наречии, знакомом Юсуфу.

Юсуф поклонился и сложил руки ладонями перед грудью, как это делают хундустанцы...

   — Господин мой, любое наречие, вам угодное, я выслушаю из ваших уст с благодарностью! Понимаю же я наречия следующие... — И Офонас назвал ведомые ему наречия.