Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

29 июля, когда сползание в войну было уже неудержимым, рейхсканцлер Бетманн Хольвег в Берлине впервые разговаривал открыто с английским послом о надеждах на нейтралитет Англии. Он предложил определённые гарантии для Франции. Даже в случае полной военной победы Германия не станет требовать от Франции никаких территориальных уступок, самое большее – пару колоний в качестве репараций. Будет ли Англия оставаться нейтральной для таких обещаний? Английский посол сделал задумчивое лицо, а английский министр иностранных дел Грей немедленно ответил отрицательно, и этим очень испугал Бетманна. Однако Грей блефовал. Ещё 30 июля было совсем непонятно, будет ли Англия действительно принимать участие в войне на стороне Франции. Черчилль – тогда морской министр и так же, как Грей, ведущий член английской партии войны и внушающий доверие свидетель – писал об этом: "Большинство кабинета было за мир. По меньшей мере три четверти его членов решительно выступали за то, чтобы не быть втянутыми ни в какой европейский конфликт, за исключением того, если сама Англия подвергнется нападению, что как раз не было вероятно. Они, во-первых, надеялись, что между Австрией и Сербией не дойдет до крайности; во-вторых, всё же, что Россия не станет вмешиваться; в-третьих, если Россия вмешается, что Германия будет воздерживаться; в-четвёртых, если Германия в ответ на это всё же выступит против России, что во всяком случае Франция и Германия нейтрализуют друг друга без борьбы; если однако Германия всё же должна будет напасть на Францию, то тогда, так полагали они, во всяком случае не через Бельгию; и если так, без бельгийского сопротивления… Здесь было, таким образом, шесть или семь точек зрения. В защиту каждой могли спорить, и для их опровержения не существовало никаких доказательств – за исключением тех, каковые должны были предоставить события".

В противоположность этому партия войны – то есть меньшинство английского кабинета министров, которые ощущали себя морально связанными с Францией и хотели воевать по крайней мере при вступлении немецких войск во Францию, – имели тяжелое положение. Грей, их основной докладчик, смог провести в кабинете министров ещё 1-го августа только одно: что Англия не должна позволить германскому флоту плавать в проливе Ла-Манш и из него атаковать побережье Франции. И даже на основании этого ещё 2-го августа большая часть министров угрожала отставкой. Разочарованный Черчилль сказал премьер-министру Эсквиту (который сам склонялся к партии войны): "Мы не можем действовать против мнения нашего собственного большинства". А французский посол в Лондоне глубоко разочарованно восклицал: "В будущем надо будет вычеркнуть из английского словаря слово «Честь»!" Столь далеко зашло дело. Англо-французское Согласие[1]

1-го августа 1914 года было на грани краха. Об англо-российском уже не было больше никакой речи; никаких мыслей о том, что Англия станет вступать в чисто восточную войну, до тех пор, пока с Францией ничего не случается. Таким образом, расчёт немцев был столь же хорош, как и когда он зародился; в нейтралитете Англии – во всяком случае во время первой фазы войны – можно было не сомневаться, к разочарованию французов, которые чувствовали себя покинутыми Англией во время нужды. Ретроспективно с полной уверенностью можно сказать, что Англия осталась бы вне конфликта, если бы Германия отказалась от вторжения во Францию, то есть воевала бы на Востоке наступательно, а на Западе оборонительно – как это и соответствовало политической логике кризиса, который был кризисом чисто восточным. С изрядной долей вероятности, однако, Англия осталась бы нейтральной даже в случае германского наступления на Западе, по меньшей мере сначала, до тех пор, пока Германия нападала бы только на Францию, и не на Бельгию. Бельгия изменила всё. Послушаем на этот счёт ещё раз Черчилля: "Кабинет министров заседал почти непрерывно всё воскресенье (2 августа), и до полудня выглядело так, как если большинство уйдёт в отставку. Однако затем события изменяли мнение с часу на час. Когда кабинет министров собрался утром воскресенья, мы уже услышали о нарушении нейтралитета Люксембурга германскими войсками. Вечером поступил германский ультиматум Бельгии, на следующее утро призыв о помощи бельгийского короля к державе-гаранту. Это было решение. В понедельник большинство кабинета рассматривало войну как неминуемую. Вся атмосфера дискуссии утром понедельника была иной". Вечером этого понедельника (3 августа) вышел английский ультиматум к Германии – немедленно остановить вторжение в Бельгию. В ночь на 4 августа произошёл драматический разговор Бетманна с английским послом, в котором Бетманн разочарованно воскликнул: "И всё это из-за клочка бумаги!" Во вторник Англия объявила Германии войну. Франция облегчённо вздохнула. Политика Германии была разрушена. Как это смогло произойти?