Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

— Даст бог, мы еще много приказов объявим вместе, — смиренно ответил Шатилов. — С нами армия.

— Дай-то бог, — вздохнул Врангель. — Армией надо руководить умно.

— Да, — поддержал его Шатилов. — Но для этого нужны деньги. Много денег.

— Бернацкий обещает все возможное.

— Бернацкий всегда тихо втирал нам очки в отношении наших блистательных перспектив. Еще бы! Это ведь результаты его мудрейшей финансовой политики! Тем и держался при власти. Но при этом никогда не забывал, что он член Франко-русского общества, которое субсидировал, естественно, в первую голову.

— Мой бог! — театрально воскликнул Врангель. — Как мне надоели все эти мудрые дипломаты, финансисты, законники, землемеры, дельцы!

Кутепов, получив в подчинение Слащева, пришел в неистовство: части бегут с позиций, командиры не выполняют приказов, не хватает транспорта, дисциплину приходится поддерживать крайними мерами — а тут навязали ему этого полудурка, сумасшедшего, который готов по каждому поводу устраивать истерики и во всеуслышание кричит, что в разгроме у Перекопа виноваты те, кто его не послушал: он-де неоднократно с меньшими силами удерживал Крым. Несколько раз Кутепов использовал военный опыт и интуицию Слащева, особое доверие, которым тот пользовался в офицерских кругах, и посылал его в дело, на самые опасные участки, где отступление вот-вот должно было превратиться в паническое бегство. Однако даже появление Слащева перед большевистскими цепями на вороном дончаке под белой буркой — ни дать ни взять генерал Скобелев! — положения не меняло. Личная его храбрость не спасала обороняющихся. Но и пуля его не брала. Слащев был точно заговоренный и совсем сатанел от сознания этого (поверил предсказаниям ялтинской гадалки, утверждавшей, что умрет он не от пули). Кутепов не знал, как от него избавиться. И уже при погрузке на суда смекнул: мятежный генерал может не просто пригодиться, но и определенную роль сыграть, если умно использовать его старую ненависть к Врангелю. Кутепов умело вызвал Слащева на доверительный разговор, подвел к острой теме. «Генерал Яша» вспыхнул мгновенно.

— Один Врангель виновен в разгроме! — кричал он. — Один! Надо возмущаться! Реагировать!

— Как же? — подлил масла в огонь Кутепов.

— Как?! Конечно, его вина больше, чем твоя! — Слащева заносило. Теперь он обрушился и на своего собеседника, начал поносить его за безынициативность, отсутствие гибкости и неожиданно закончил тем, что ему теперь все безразлично, он подает рапорт о выходе из армии — его семь ранений дают ему на это полное право.

— Раз все равно, ты обязан сделать доброе дело.

— Для кого?! — как конь над пропастью, вскинулся Слащев. — Я никому не обязан!

— Армии.

— Армии — да. Для русской армии все сделаю!

— Почему бы тебе не написать Врангелю, что и ему пора уйти? Как он в свое время писал Деникину. Помнишь?.. Надо выставить новую кандидатуру.

— Кого? — снова вскинулся Слащев.

— Да хоть меня, как старшего из остающихся. Тебя ведь не будет?

— Надо подумать. — Слащев вдруг замкнулся. — На том берегу решать будем. Спокойно, без паники.

— А я и не тороплюсь, — хитрил Кутепов. — Решил, чтоб ты был в курсе дела, чтоб сообща действовать.

— На том спасибо, Александр Павлович.

— Ничего не стоит, Яков Александрович.

Так и расстались. Кутепов ругался: свои карты раскрыл, а слащевскую позицию не смог прояснить. Из армии он уйдет? Как же! Его хлебом не корми — дай покомандовать. Натворит дел, неврастеник!..

«Генерал Корнилов», прибыв рано утром в Ялту и простояв там около часа, отправился в Феодосию.

По пути встретился им ставший уже печально известным транспорт «Дон». Представители Кубанского правительства, немедля запросившие, куда везут казаков, стали требовать аудиенции. Однако Врангель категорически отказался принять их на крейсере и сам отправился на «Дон», где, волнуясь, ждал его с докладом Фостиков, изрядно наломавший дров при эвакуации Феодосии и вызвавший всеобщее возмущение.

Под уничтожающим взглядом ненавидящих выпуклых глаз Врангеля боевой генерал слинял окончательно. Доклад его был чрезвычайно краток: снял с погрузки тыловые части, дал приказ грузиться строевым. Но Врангель знал из донесений: на берегу остались весьма значительные группы кубанских и терских казаков, которые, не зная ничего о продолжающейся эвакуации в Керчи, ушли в горы и, вероятно, уже сдались красным. Брошены были и семьи многих офицеров. Но самое постыдное состояло в том, что Фостиков погрузился одним из первых. Тут уж и отговориться было нечем, а надеяться лишь на сложность общей ситуации. Она-то, как и надеялся Фостиков, спасла его: Врангель, выслушав доклад равнодушно, сказал, что собирается по прибытии на место дислокации предать Фостикова суду, и отослал его, словно провинившегося юнкеришку, передав через адъютанта (новое оскорбление!), чтобы пригласили «это кубанское дрянцо» — одного-двух представителей, не более.

На встречу пошел заместитель Кубанского атамана генерал Винников. Представился, доложил как положено. Врангель, не ожидая его вопросов, сказал жестко: