Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

— Вполне, — усмехнулся мичман. — А вы согласны ехать на верхней палубе, господин капитан? Все каюты действительно заняты, и я думаю, вам не удастся на военном транспорте то, что удалось...

— Ладно! Хватит болтать, сволочь! Это не твоя забота. — Андрей успокоился. — Но помни, я предупредил.

Все это немного отдавало козьмакрючковщиной, и Белопольский, идущий об руку с мичманом в гостиницу, чтобы забрать Марию Федоровну, морщился от стыда и досады: считал недостойным прибегать к подобным приемам. Впрочем, и белобрысый мичман смирился, видно, со своей ролью и даже пытался подшучивать над собой и Белопольским, которого, по его словам, стал уважать за выстрел в кабинете.

Заставив мичмана нести два весьма вместительных чемодана Кульчицкой (труднее будет ему удрать скотине!), которая оказалась обладательницей имущества, непонятно как и уцелевшего во время погрома, Андрей шел чуть позади, поддерживая Марию Федоровну левой, еще стесненной в движениях после ранения рукой и сжимая в кармане браунинг правой. Так они добрались до порта, а затем, прокладывая путь в густой толпе, и до причала, где стоял под погрузкой транспорт «Надежда».

Начал накрапывать дождь. Уныло мокли отчаявшиеся люди, понуро и озлобленно — солдаты оцепления. Временами раздавались в толпе умоляющие голоса:

— Раненых, раненых-то хоть возьмите. Не одну кровь проливали? Здесь больные, дети! Возьмите, Христа ради!.. Пустите! Пусти, говорю! — возникал вдруг яростный водоворот где-то в глубине толпы, и точно волна катилась из края в край: — Меня сам Кутепов! Не пустишь? Меня, штабс-капитана, цукаешь?! Застре-лю! Боевого офицера, фронтовика?! Ты-ыы!.. Назад! В рыло ему! Сука! — Усиливались, дрожали возмущением голоса. — Что, лучше всех?! Осади!.. Ради бога, капитан! Тут дамы!.. Ах, сволочь какая!.. Пустите, пустите! Пустите меня!.. А! Куда? Стой!.. Да врежьте ему, наконец! Дайте я!.. Я тебя научу, ско-от!

И снова тихие, просительные голоса:

— ... Не толкайтесь, ради всего святого... Мама... Санитара!.. Сестра, сестрица! Мочи не-ту... Не мо-гу... Умираю. Не напирайте, Христос с вами! Тише, есть у вас жалость — человеку худо... Всем, мадам, не лучше... Терпите, бог велел. Не всем, видно, велел, нам только.

Отдельным небольшим островком в толпе — серые шинели:

— И энтот корапь юнкеря опять захватили. Мать их всех за ногу! Зачем от Расеи бегим? Зачем стараимся?.. Приказ был дан... Приказ? Мало их, приказов, тебе давали? Пускай добровольчики бегуть! Хуже, чем было, не будет... А чего красные, не люди? Разберутся, чай. Война-то, считай, кончилась...

Тонким ручейком текут последние счастливцы, карабкающиеся по шатким и хлипким мосткам. С другого берега на «Надежду» перегружали уголь (поэтому и задержались с отходом — портовые грузчики разбегались, пришлось мобилизовывать матросов и солдат). Уголь носили в больших корзинах, неумело и медленно. Уголь просыпался, жидкая черная грязь ползла по верхней палубе, стекала вниз по трапам и через шел и, проникала всюду. Откуда-то, видимо из пассажирского салона, доносилась граммофонная музыка и нестройные пьяные голоса. Андрей подумал о находящихся там со злостью: залезли, скоты, в тепло, на остальных им наплевать.

В момент, когда Белопольский, Мария Федоровна и мичман подходили к транспорту, через оцепление прорвалась большая группа казаков. Они были возбуждены, пьяны. Многие размахивали обнаженными шашками, орали: «Долой с парохода Ваньков! В нагайки их! Кидай за борт! В нагайки гнид!»

Оцепление смешалось. Фельдфебель с помощью унтер-офицера, развернув пулемет, упал было рядом, сцепив рукоятки, но его с хеканьсм рубанул по плечу чубатый казачок, и усатая голова покатилась, как кочан капусты, к воде. Казаки, подбадривая себя криком, пробивались к кораблю. Высокий прапорщик в короткой, выше колен, шинели, отступая к трапу, размахивал револьвером, кричал: «Стойте, братцы! Осади! Стойте, Христом-богом прошу! Стрелять буду!» Другой, маленький и толстый, в волочащейся по земле шинели (Андрей боковым зрением отметил это и даже не удивился себе: момент был просто критический, ибо за казаками, подпирая их, вплотную двигалась уже вся толпа), орал срывающимся голосом кому-то на борт: «Ваше благородие! Ваше!.. Прикажите роту! Роту, ваше благородие! В цепь!»

— Казаки... Звери, — прошептала Мария Федоровна, и Андрей почувствовал, как потяжелело ее дотоле невесомое тело. — Это они... они...

— Мама-аша! — рявкнул какой-то бородатый и рассмеялся, разверзя огромный, полный белых клыков рот. Андрей, не раздумывая, выстрелил. Он должен был убить сегодня кого-то. Казак осел и рухнул толпе под ноги. На миг воцарилась напряженная тишина, которая взорвалась диким ревом, руганью, свистом.

— Андрей! — вскрикнула Мария Федоровна.

Белопольский, чуть повернувшись и оскалившись, увидел занесенную шашку. Он отскочил и вновь выстрелил.