Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

— Вот что значит русский диверсант — у него любая русская легенда звучит правдоподобно, — сказал Артузов. — Одевается и говорит как русак, не забыл еще родного языка. С таким бороться труднее, чем с Сиднеем Рейли.

Венделовский насторожился.

— Спросили мы боевика о всех его спутниках, — продолжал тот, кого назвали Александровым, — о «Ленинградце» и его начальнике. — «Не знаю, говорит. Раньше не видел, не встречались». — «А через «окно» не вместе проходили из Финляндии?» Раскололся. Шел сдаваться, говорит. Давно решил, но очень вас и Монкевица боялся. Им, говорит, право такое дано — убивать на месте любого из группы, каждого колеблющегося, струсившего. Они — звери. Он и побежал от нас потому, что вам удалось скрыться. Побоялся, неубедительно получилось. У него в Берлине жена и сын бедствуют. Переживал: вернется «Ленинградец» — и им житья не будет. Успокоили: не скроются от нас ни «Ленинградец», ни Монкевиц.

— Хорошо, конечно, — Венделовский вздохнул свободно. — Только вы его не выпускайте в Берлин. Раз струсив, может струсить вторично. Не мне вас учить, Артур Христианович, но...

— Говорите, я слушаю.

— Может, открытый способ внедрения? Прошел арест и — вольный казак.

— За это не беспокойтесь. Хотя проследить за ним придется. Мы к нему семью привезем. Из Берлина. Вы свободны, товарищ Александров...

Артузов проводил глазами сотрудника, встал, снова пошел, задумавшись, по одной половице. Сказал тоном приказа, точно подводя итог разговору:

— Вы возвращаетесь, Альберт Николаевич, и осторожно занимаетесь только Монкевицем. Результаты передаете через хозяина квартиры. В случае неудачи следует наше нападение и подготовленное для вас бегство на Курский. Продемонстрируйте все свои возможности. На вокзале вас любезно возьмут и привезут ко мне. Нет ли вопросов, вам все понятно?

— Так точно, Артур Христианович. Все!

— В таком случае до встречи, — рукопожатие у Артузова было просто богатырским...

Операция развивалась по плану.

Совершенно протрезвев к возвращению своего напарника, Монкевиц уже отлично понимал, что попал в ловушку. Неясной оставалась ему лишь роль Венделовского в их провале. Долгое отсутствие подчиненного, его поразительное рвение: самому ехать за билетами, обещание проследить, нет ли за их квартирой слежки — все это заставило Николая Августовича задуматься, а не чекист ли этот приятнейший Альберт Николаевич. Все, что произошло, могло быть заранее спланированной и хорошо проведенной операцией. К тому же ни одному из последней пятерки боевиков не удалось добраться сюда. Тут и хозяин явки был явно их человеком. Монкевиц, с которого слетел и весь лоск и самоуверенность, невесело раздумывал о своей участи, лихорадочно подбирая выход из создавшегося положения. Убьют его тут же, за ненадобностью, или сошлют в Сибирь? Или уготована ему иная участь — быть может, перевербовка? Где смогут его использовать? Вряд ли они вернут его в Европу, чтобы сделать «двойником». Остерегутся, вероятно. Потребуют весьма сильных гарантий. Он ведь был один, Монкевиц. Один-одинешенек, давно растерявший всех родных и близких. У него не было ни состояния, ни счета в банке. Какие гарантии он мог предложить чекистам? И на какие они согласятся? Человек практический, хоть и не очень опытный в делах разведки и контрразведки, Монкевиц избрал, однако, правильное в тот момент решение: предоставить инициативу и право сделать первый ход противнику. Он рассуждал примерно следующим образом: он, не колеблясь, принимает все предложенные чекистами условия (цель — сохранение жизни!), делает все, чтобы завоевать их доверие. В конце концов его посылают — в Европу, на Дальний Восток, куда угодно! — он открывается Кутепову, разоблачает «Ленинградца» и всю его сеть — в Москве и Париже... Монкевиц успокаивался, он был уже почти спокоен. И выслушал ложь Венделовского с полным доверием. Альберт Николаевич понял, что лишние слова не нужны. Пора было переходить к главному.

Их разговор напоминал дебют шахматной партии равных по силе противников, которым отлично известны каждый следующий ход и все его варианты. Довольно быстро Монкевиц сдался — признал себя побежденным, спросил об условиях сдачи и заранее пообещал, что сделает все, что от него потребуют.