— Знаешь, если честно... И я сыт эмиграцией — во! — Грибовский ребром ладони резанул себя по горлу. — Будь она проклята. Но возвращаться, чтоб тебя тут же к стенке поставили, я тоже как-то не тороплюсь, — он засмеялся невесело.
— Ты о Ксении помни, Толя.
— Не волнуйся, я же обещал... Давай обнимемся, дружище, напоследок.
— Прости, если что не так сделал.
— И ты прости, Лева.
Они обнялись и расцеловались трижды.
— Ну, поехали, — отстраненно сказал Грибовский. — Садись и не забудь свое имущество, — ногой он подвинул к Анохину чемоданчик. — Не хватает и теперь опоздать. Залезай, залезай! Будь! А я пошел: надоело, прости, — и он, не оглядываясь, зашагал к зданию вокзала. Больше всего в жизни Анатолий Грибовский боялся показать свою тщательно скрываемую сентиментальность.
Подхватив чемоданчик, Анохин полез на ступеньки. И все глядел Грибовскому вслед в надежде, что тот хоть раз обернется. Поезд тронулся и стал быстро набирать скорость.
Грибовский не оборачивался. Он шел по перрону, упрямо глядя под ноги, и представлял себе, как всего через пару дней, миновав Негорелое, Лев выглянет в окно вагона и увидит неказистую русскую деревеньку, какой-нибудь старый колодец, бабу, по брови обвязанную платком, которая тащит из колодца ведро воды. Эта картина так явственно предстала перед ним, что он зажмурился: глаза внезапно ожгло слезами.
Увидит ли он это когда-нибудь сам?
Россия лежала далеко — громадная, бедная от пережитых войн, родная н, несмотря ни на что, упрямо строящая неведомую ему новую жизнь. Сколько дорог вело к ней! Сколько русских людей шло по этим дорогам из эмиграции, шло домой с чужбины... Его Россия не ждала. Надо было самому найти к ней дорогу...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
1