Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семёнов пожалел, что придётся заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В одной книге — какой, Семёнов припомнить не мог — он вычитал такую сцену. Хирург произвёл сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза, первым делом спросил: «Как здоровье императора?» И тогда хирург обронил: «Царедворец ожил — оживёт и человек». Этот афоризм очень понравился Семёнову, который вообще ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был вернейшим барометром настроения. По своему опыту Семёнов знал, что люди, перестающие шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно предугадать. Так бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают уныние и безнадёжность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут появиться трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой распада. Семёнов отдавал себе отчёт в том, что такая опасность совсем недавно грозила его пятёрке. А теперь успокоился: проснулся юмор — проснулся и коллектив.

Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хватило на суровые месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер, туда в погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами спрессованный снег, складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к помещению. Работа тяжёлая, труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней часто срывались: к чёрту летела кровью добытая акклиматизация, снова начинались одышка, головные боли, тошнота и прочие прелести горной болезни.

Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой смены, которые, консервируя станцию, недостаточно плотно задраили в потолке люк. В том самом сугробе, что возвышался в кают-компании, снег был не очень крепко сбитый и его заготовка не требовала сверхчеловеческих усилий. Семёнов, Гаранин и Бармин набили снегом два стиральных бака, натаяли в кастрюле воды для питья, заварили чай и пошли к механикам в дизельную.

— Опаздываете! — весело встретил Семёнова Филатов. — Это начальству положено — затягивать гайки!

— Не беспокойся, затяну, — в тон ему пообещал Семёнов. — Всю зимовку на своей шкуре ощущать будешь.

— Шкура у меня дублёная, выдержит!

Изо всех сил старается парень сгладить впечатление от своего «Выходит, загибаться будем?» — подумал Семёнов. Это хорошо, пусть старается, пусть чувствует, что фразу ту никто не забыл. То, что легко прощается, — легко повторяется, прощать нужно с трудом, чтобы семь потов сошло с человека, прежде чем окончательно смоет с себя вину. Хватит самокритичности, осознает до самых потрохов — будет полярником, не хватит — пусть ищет свою долю на материке. А ведь фраза та, если подумать, не случайно вырвалась. Она — и от мальчишеской самоуверенности и, главное, от врождённой неприязни к начальству, которое, по убеждению людей такого склада, всякое дело клонит к личной выгоде и в ущерб подчинённым. Исходи то предложение от Гаранина или Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства — значит, ищи подвох и встречай в штыки.

— Ладно, посмотрим ещё, какая у тебя, шкура. — усмехнулся Семёнов. — Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажете — начнём его таять.

— Рано. — Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки. — Не успели ещё, Николаич, Венька сдуру поморозил правую клешню.

— Ну-ка. — Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и присвистнул. — За железо хватался?

— А ты попробовал бы иначе. — Филатов болезненно поморщился. — У Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ возьмёшь.

— Обморожение второй степени, — доложил Бармин. — Пошли в медпункт, детка.

— Отдохни, дай ключ, — предложил Дугину Гаранин.

— Нельзя, перепутаете.

— Что перепутаю?

— Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый приём на пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами пробьёт прокладку.

— А мне доверишь? — спросил Семёнов.

Дугин поколебался.

— Лучше потом, Николаич, я сам попрошу.

— Хорошо, мы пока что баки со снегом принесём.

А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на неё изо всех сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин. Обычно ему удавалось сделать ещё пол-оборота, и на этом можно было ставить точку.

Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принёс термос, налил каждому по чашке горячего чаю.

— Двужильный ты, док, — с невольным уважением сказал Филатов. — Тебе не клистирами командовать, а подъёмным краном работать.