Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

Значит, стал я продумывать, почему испытываю какую-то неуверенность и даже тревогу. Ну, ресурс выработан — это, конечно, не вдохновляет; однако и не на такой рухляди с песней летали… Открытое море? Тоже понятно, но и такое сто раз бывало в нашей прекрасной жизни… А может, это и мой ресурс выработан? Может, пора уступать штурвал жизнерадостному атлету со свежими сосудами и без признаков гипертонии? Держи карман шире, мой организм пока что вполне устраивает и меня самого, и врачей, и неувядаемую супругу Анастасию Ильиничну.

И тут словно током пробило: вот уже несколько минут я не слышу ведомого!

— Ваня, чего молчишь?

— Разбираемся… Не хочу раньше времени тебя пугать.

— Что у тебя?

— Сами не поймем… Наверное, поршневые кольца… Коля, развернись, посмотри-ка, что там у меня делается!

Из коллектора Ваниной машины вырывались броски черного дыма.

А лететь еще было минут тридцать… Понятно, почему я не люблю открытое море?

— Подбирай высоту, Ваня!

— Не могу… Тягло-то у меня одно, и оно не тянет!

Я летел сзади, морально его подстраховывая, хотя цена такой страховке была ломаный грош.

— Как ераплан, Ваня?

— Трясет чертову кобылу!

— Скажи, пусть облегчает машину, Кузьмич! — проорал мне Самохин. — С кольцами у него или клапана прогорели!

Молодец, спасибо, поставил диагноз! «Больной перед смертью не икал?» Толку-то что? Наверное, поршневые кольца. В их канавках скопился нагар, кольца потеряли эластичность и не прижимались к зеркалу цилиндров… А может, прогорели выпускные клапана — хрен редьки не слаще: в обоих случаях неполное сгорание смеси, потеря мощности двигателя…

— Скорость, скорость удерживай! Сбрасывай спальные мешки, коробки с НЗ!

— Сбросил…

— Ну?!

— Иду на самолюбии, Коля, теряю высоту…

— Держись, Ванюха! До барьера по расчету двадцать пять километров!

— На двадцать пять больше, чем мне нужно… Скоро будем эфтим местом воду черпать!

— Облегчай ераплан! Шубы сбрасывай, Ваня, унты!

Ваня уже потерял метров сто и теперь шел на высоте двести пятьдесят метров. Скорость у него упала со ста пятидесяти до ста двадцати километров в час, дальше падать некуда — разве что в море… Типун мне на язык, тьфу-тьфу-тьфу… Как оно называется, черт бы его побрал… Да, море Рисер-Ларсена… Температура воды минус полтора градуса… А планировать с такой высоты «Аннушка» может… Ни черта она не может»… Несколько сот метров! Продержись, родной, молился я, еще десять минут!

— Сбрасываешь, Ваня?

— Все сбросил… В одних кальсонах прилетим…

— Вижу барьер! Еще немножко, Ваня!

— Тяну…

— Давай, давай, Ваня!

Вот она, желанная, любимая… В жизни так не радовался при виде Антарктиды!

— Заходи с западной стороны, Ваня, там барьер ниже!

— Есть с западной стороны…

— Тянешь?

— Теперь дотяну!

— Ваня, давай хором: «Помира-ать нам ранова-то…»

— Пошел к черту!

— Иду! Полосу видишь?

— Вижу.

— Не оставляй любовь на старость, а торможение на конец полосы!

— Спасибо, дай потом записать!

Одна за другой «Аннушки» приземлились на полосу. К машине Крутилина бежали люди с каэшками и унтами.

Семенов

Из кают-компании доносились возбужденные голоса; я прикрыл дверь плотней, мне казалось, что я физически ощущаю чудовищное напряжение, которое пронизывало находящихся там людей.

— Слышишь, Ваня? Они уже одной ногой на Большой земле.

Белов и Крутилин пили чай, крутой и крепкий, почти что чифирь; Крутилин резко отставил чашку и обратил ко мне осунувшееся лицо.

— Не уговаривай, Сергей, я не девочка. Когда летел над открытым морем, так вспоминал дедушку, бабушку и председателя месткома товарища Мышкина!

— Так ведь долетел, Ваня? — с наслаждением прихлебывая чай, подал голос Белов.

— Без груза.

— Самолет можно еще облегчить, — напомнил я. — Вспомогательный движок скинуть, вот тебе сто килограммов.

— Капля в море.

Я готовился к этому разговору уже тогда, когда бежал с унтами к самолету Крутилина. Я чувствовал себя преступником. Передо мной сидел не остывший от пережитой опасности друг; он был опустошен, в его мозгу кинолентой прокручивались видения получасового полета на дымящей «Аннушке», и едва лишь он поверил, что остался жив, как его снова заставляют садиться за штурвал. Но другого выхода у меня не было.

— Выкарабкивался ты, Ваня, из переделок и почище. Помнишь, как в Мирном садился на одной лыже?

Лицо Крутилина порозовело.

— Было дело… — не без удовлетворения припомнил он.

— А помнишь…

— Но тогда я только своей шкурой рисковал…

— Мы с Андреем были у тебя на борту.

— Так вы свои…

— Ручаюсь за ребят, они согласны.

— Год отзимуешь, на что угодно согласишься, лишь бы домой… Не помешай ты нам, Сергей, прилететь за тобой на ЛИ-2 — не было бы этого разговора. Себя вини.

— Запрещенный прием, Ваня. Сам знаешь, чем мог закончиться тот полет.

— Моторы остынут, поэты! — нетерпеливо возвестил Белов.

— Разогреем, — отмахнулся я. — Так летим, Ваня?

— Видишь, сивый клок? — угнетенно спросил Крутилин.

— Ну?

— Час назад он был черный, как уголь!

— Ай-ай-ай! — Белов насмешливо поцокал языком. — В любой цирюльне тебе за трешку такой вороной блеск наведут!..

— Люди устали, Ваня, очень устали.