Семейная хроника

Каждым утром это ощущение глобальной усталости всё больше накапливалось, всё труднее становилось заставить себя подняться, неведомый маховик притягивал к кровати, и даже в выходные дни не приходило ощущение отдыха.

Недавно, отвечая на вопросы одного из тестов «Любите ли вы свою работу?», она часто использовала предлагавшееся, как один из вариантов ответа, слово «усталость». С ней она вставала и ложилась, с неё начинался и ею заканчивался рабочий день.

Это состояние ощущалось как некое физическое тело, которое давило своей массой, не давало спокойно и радостно жить.

Именно усталостью она пыталась объяснить спады в настроении, всё чаще появлявшееся желание пожалеть себя, «поплакаться в жилетку».

Но надо было жить, и она стряхивала с себя эту неуёмную старуху по имени «усталость». Наташа даже представляла её себе с костлявым, худым и вечно недовольным лицом.

Начинался ещё один день, ещё один круг. Она иногда представляла себя такой рабочей лошадью, которая всё время ходит по кругу, постепенно стареет, дряхлеет, слепнет, а всё равно продолжает это хождение по неизменному кругу.

Дорога к метро, а потом пятьдесят минут в вагоне поезда. Она ехала через весь город, с юга на север. По возможности старалась сесть, закрывала глаза и отключалась от всего окружающего мира, думая о своём.

Выходила из метро – опять та же картина – женщины, стоявшие у выхода и предлагающие сигареты, старуха-нищая с собакой, которая каждый день сидела на своем стульчике рядом с переходом.

Она завязывала платком голову или лапку собаке, чтобы вызвать жалость и сострадание у прохожих. У старухи был довольно наглый вид. А иногда она ещё выкрикивала что-то в пьяном угаре, и люди лишь изредка подавали, и то не ей, а собаке.

В переходе стояли одни и те же нищие, бомжи или беженцы с детьми. У Наташи к ним было двойственное чувство: с одной стороны, их было жаль – только крайняя нужда заставит человека стоять с протянутой рукой, а с другой – у многих из них была и пенсия, и квартира, и дети, а попрошайничество стало образом жизни.

Её раздражали и постоянные просители в метро, которые ходили по вагонам, она многих уже узнавала в лицо, редко кто из нищих вызывал действительно чувство сострадания, и она подавала. Чаще хотелось сказать: «Идите и работайте, как я и другие». Они будили неприязнь и к собственной нищете, и она, молча, проходила мимо.

Знакомая дорога до больницы. Эта ежедневная прогулка позволяла проснуться и настроиться на рабочий лад, она вспоминала о больных, обдумывала предстоящие операции, как бы неприметно включалась в работу.

Как только она входила в двери больницы, волна чужих бед и несчастий сразу окутывала её. В приемном отделении сидели грустные люди, ожидая помощи, а уставший за ночь персонал, мало обращая на них внимания, занимался своими делами, спеша сдать смену.

Наташа входила в лифт, нажимала свою кнопку и понимала, что единственное, чего бы ей сейчас хотелось, это не подниматься наверх, а, наоборот, выбежать из лифта и проделать весь обратный путь домой, но она не могла этого сделать, и лифт привычно поднимал её на нужный этаж.

Она входила в ординаторскую, спрашивала: «Как дела? Какие новости?» В ординаторской уже сидел Лёва, её коллега-хирург, который приходил на работу раньше остальных, в восемь утра. Он уже успевал посмотреть своих больных и писал истории болезни.

Они радостно здоровались, как будто не виделись целую вечность. В ординаторской сидела и перевязочная медсестра Олеся, у неё рабочий день начинался ещё раньше, в семь утра. Она одна воспитывала сына и, чтобы хоть как-то прожить, брала ещё и санитарскую ставку и успевала с утра перемыть полагавшиеся ей палаты и туалет.

В 8.30 она уже делала перерыв в работе и читала Лёвину газету, которую тот каждый день покупал в киоске. Они обменивались впечатлениями по поводу событий в мире, личной жизни, обсуждали больничные новости.

В 8.45 начиналась пятиминутка в отделении. Дежурные сёстры устало докладывали о больных, что с ними приключилось за ночь. Потом уже врачебная конференция всего корпуса.

Начинался день, полный забот и проблем. Вылезали какие-то огрехи и недоделки: то не было нужного анализа у больной, то возникали другие непредвиденные обстоятельства. Надо было срочно оформить выписку больных. Как всегда, дел с утра было много.

Усталость на какое-то время уходила в сторону, просто было не до неё в этом водовороте неотложных проблем. Потом операции – это самое интересное и полезное за весь рабочий день. Если вдруг случалось, что их отменяли, то создавалось впечатление, что вроде и делать нечего, раз ты не в операционной, как будто напрасно прожил день.

После операций – осмотр поступивших больных, решение каких-то неотложных вопросов по обследованию и лечению, перевязки.

Всё это сопровождается беготней по длинному коридору, телефонными звонками, беседами с пришедшими родственниками пациентов. День пролетал незаметно.