Семейные драмы российских монархов

Императрицей двигал как политический расчёт, так и желание показать всем и вся, что она тоже умеет воспитывать детей и сделает это лучше, чем воспитатели её сына. При этом, в отличие от Елизаветы Петровны, Екатерина не стала полностью изолировать детей от родителей. Она просто не позволила последним вмешиваться в вопросы воспитания. Обычный конфликт между родителями и бабушкой о воспитании внуков разрешился в пользу коронованной бабушки. Н.К. Шильдер так описывает начало семейного конфликта: «Молодым великим князьям предстояло вырастать под двойственным влиянием, пагубно отражавшимся на характере и мировоззрении каждого из них; детей должны были сбить с толку противоречивые между собой требования, предъявлявшиеся как со стороны бабушки, так и со стороны родителей. Екатерина пребывала в убеждении, что родители портят детей, а родители в свою очередь находили, что бабушка балует их и берётся за дело воспитания не так, как бы следовало. Подобная обстановка должна была окончательно разрушить установившийся было семейный мир».

Другой причиной, осложнившей отношения Павла и Екатерины, стала французская революция. При этом удивительно, но именно наследник первым осознал глобальный характер этого события. Императрица увидела в нём лишь возможность отвлечь внимание западных соседей от реализации собственных планов. «У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они (западные державы) были заняты и мне не мешали», — говорила Екатерина своему секретарю.

Павел, напротив, сразу же увидел в революции явление, таящее всемирную опасность, разрушение традиционного миропорядка. Цесаревич понимал, что если не потушить очаг революции непосредственно на месте возгорания, то он очень быстро может поджечь всю Европу.

С другой стороны, для Екатерины, как и для многих сторонников философии Просвещения, французская революция стала своего рода крушением идеалов — слишком уж очевидна была связь между построениями просветителей и действиями революционеров. Императрица, которая с юности стремилась претворить идеи просветителей в жизнь, была в шоке. «Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном, — писала она немецкому философу Гримму в декабре 1793 года, — в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие злодеи».

Ход событий подтвердил правоту наследника — революционное правительство, стремясь решить свои внутренние проблемы, а также «освободить другие народы от ига тиранов», 20 апреля 1792 года объявило войну Священной Римской империи и её союзникам — Пруссии, Испании, Сардинии и Неаполитанскому королевству. Вскоре после казни короля Людовика XVI (1 февраля 1793 года) республика объявила войну Голландии и Великобритании. Её армии, набранные из социальных низов, а потому отличавшиеся особой склонностью к грабежам и насилиям, вторглись на территории мирных европейских стран.

Генералы антифранцузской коалиции сразу почувствовали разницу между «войнами в кружевах», характерными для XVIII века: революционные армии не соблюдали никаких «правил ведения войны», беспощадно добивали раненых и пленных солдат противника, жестоко грабили мирное население. Командующий одной из армий республики генерал Журдан свидетельствует: «Солдаты очень дурно обращаются с населением страны: мне стыдно стоять во главе армии, которая ведёт себя столь недостойным образом. Когда офицеры пытаются воспротивиться солдатам, им угрожают, в них даже стреляют».

Вопреки распространённому мнению, в тактике революционных армий не было ничего новаторского или передового, не было и пресловутого «революционного энтузиазма». Современный историк отмечает: