Семейный промысел

— С узницей велю обращаться учтиво и рассматривать её как равную тебе по происхождению и даже более того, как вышестоящего члена Клана. Как почетный гость, она переходит под твою личную опеку.

— Сэр! — Роланд не смог совладать с потрясением.

Ангбард впился в него взглядом.

— Вы что-то хотели сказать, любезный граф? — холодно спросил он.

Роланд сглотнул.

— Слушаю и… и, разумеется, повинуюсь, — сказал он. — Позвольте лишь сказать, что это просто… это вызывает удивление…

— Твоё удивление зафиксировано, — холодно констатировал Ангбард. — Тем не менее, до поры до времени я намерен хранить свои соображения при себе. А тебе ныне положено знать лишь одно: с узницей, как говорят в народе, носится как с писаной торбой. — Ангбард внимательно посмотрел на юного подчиненного, но не обнаружив никаких признаков неповиновения несколько смягчился. — Это, — он жестом указал на лежавший перед ним пенал, — чревато сильнейшими потрясениями. — Он ткнул пальцем в верхний лист бумажной стопки. — Или же ты сталкивался и прежде с кем-то не из Клана, обладающим фамильным даром?

— Н-нет, сэр, не сталкивался. — Роланд, похоже, впал в задумчивость. — Каковы же ваши соображения?

— Позже, — отрезал Ангбард. — Главное проследи, чтобы её переместили в комфортабельный и безопасный доппельгангерный номер. Будь вежлив и гостеприимен, завоюй её доверие и относись к её особе с величайшим почтением. И дай мне знать когда она будет готова ответить на мои вопросы.

— Слушаю и повинуюсь, — откликнулся Роланд, уже не столь озадаченный, сколь погруженный в размышления.

— Ты знаешь, что делать, — громыхнул Ангбард. — Ступай.

Племянник герцога поднялся, одернул пиджак и направился строевым шагом к двери; по ноге сбоку хлопала шпага. После его ухода Ангбард с минуту молча смотрел на дверь, затем снова перевел глаза на предметы, находившиеся в ящичке. Среди них был медальон, который он видел и раньше — почти треть века назад.

— Патриция, — прошептал он с придыханием. — Что же они с тобой сделали?

* * *

Дневной свет. Это было первое, что заметила Мириам. Второе же, что её похмелье — всем похмельям похмелье. Голову словно ватой укутали, правая рука зверски болела и всё вокруг было какое-то неправильное. На всякий случай она прищурилась. Её голову действительно укутали ватой… либо перебинтовали. И одета она во что-то чужое. Она легла спать как всегда в маечке, но сейчас на ней была ночная рубашка… а ведь у неё сроду не было ночных рубашек! Что случилось?

Дневной свет. Перед глазами всё плыло, мысли путались, а голова раскалывалась. Мучила жажда. Она повернулась на бок и обескураженно глянула туда, где полагалось стоять ночной тумбочке. В шести дюймах от её носа белела стена. Как странно, прямо как в том бессмысленном кошмарном сне с ярким светом и аптечной вонью…

Кошмарном сне?

Она перекатилась на другой бок, ноги запутались в ночной рубашке и она едва не упала с кровати, оказавшейся довольно узкой. Это не её кровать. На миг ею овладела паника, а потом она задумалась: интересно, что же всё-таки произошло. И тут всё встало на свои места. «Гангстеры или федералы? Должно быть федералы», — прошептала она вслух. «Должно быть за мной следили. Или за Поли. Или-или».

Внутри у неё все похолодело. Они зароют тебя так глубоко, — вспомнила она, — так глубоко, что…

Горло драло, словно она всю ночь кричала. Странно это всё. Может это первое предупреждение?

Она умудрилась свесить ноги с чужой кровати. Слишком уж скоро они коснулись пола и она села, отбросив тонкое одеяльце в сторону. Дальняя стена находилась чересчур близко, а окно слишком высоко. В общем-то вся комнатка была размером со шкаф. Никакой иной мебели кроме маленького умывальника из нержавейки, прикрепленного к стене напротив двери. Сама же дверь — неприметная древесная панель с глазком. С унылым чувством она отметила, что дверь идеально гладкая, без ручек или замков на идеально ровной поверхности: вероятно, древесный шпон поверх металла.

Рука поднялась к горлу. Медальон исчез.

Мириам встала на ноги, пошатнулась и чтобы не упасть прислонилась к стене. В голове стучал пульс, а правая рука невыносимо болела. Она повернулась и посмотрела на окно. Слишком высоко, не выглянуть даже если она найдет в себе силы влезть на кровать. Высокое, маленькое, незашторенное окно до жути напоминало слуховое окошко тюремной камеры. Это как же понимать, подумала она, я в тюряге?

От этой мысли, Мириам потеряла остатки спокойствия. Прижавшись к двери, она принялась колотить по ней левой рукой, но только зря нашумела, однако остановилась лишь когда заболела рука и волна удушающего страха, с пузырившейся на её гребне злостью, сошла на нет. Мириам села, спрятала лицо в руки и тихонько заплакала, да так и сидела, пока дверь не щелкнула и не открылась наружу.

Мириам подняла глаза.

— Вашу мать, кто вы такие? — требовательно спросила она.