Семенов-Тян-Шанский

Петр Петрович печально усмехнулся. «Мне никогда не приводилось встречать в жизни человека, более приближающегося к гоголевскому типу. Плюшкин восстановил в моей памяти моего знакомца Николая Дмитриевича с такой жизненной правдою, как бы Гоголь прямо списывал с натуры свой тип с этого старика…», — писал позднее Петр Петрович.

Память его воскресила бабушку Анну Петровну Бунину. Она имела большое поместье Комаровку, где по-своему хозяйничала, занимаясь нелепыми затеями. Бабушка учила своих мужиков садить груши-бергамоты, разводить породистых собак. Семенную рожь, как барскую, так и мужичью, по приказу бабушки вывозили на базар. Наступало время сева, а мужики в поле не выезжали. Бабушка призывала старосту и начинала выговаривать:

— Время приспело сеяться. Почему мужики лодырничают? Ах вот как, нет семян? Выдай мужикам сто четвертей ржаной муки. Пусть немедленно сеют…

Приказание Анны Петровны исполнялось. Мужики, посмеиваясь и чертыхаясь, рассеивали ржаную муку по полям.

Всевозможные собачонки жили в гостиных и спальнях бабушкиной усадьбы. Собачьи своры обслуживались крепостными слугами, для собак готовили особые блюда, они бегали в разноцветных попонах, услаждая старую помещицу.

Самый дикий произвол помещиков над крепостными считался нормальным. Маленький Петя видел кулачные расправы, порку, куплю-продажу людей, обмен их на породистых собак, на лошадей. Он остро наблюдал окружающее, внимательно слушал. Особенно потрясали его рассказы бабушки Натальи Яковлевны Бланк. Перед тем, что рассказывала бабушка, меркли кулачные расправы, чудачеством казались скупость Свиридова или затеи Буниной.

Бабушка Наталья Яковлевна уводила Петю в свою комнату, боязливо запирала дверь и начинала повествовать о помещике Карцеве — муже ее родной сестры.

Карцев был очень богат, имел несколько поместий, тысячу душ крепостных. В подмосковном селе Медведково завел он сахарный завод. В медведковской усадьбе содержал Карцев целый гарем из крепостных девушек. Зверскую жестокость и мучительство проявлял и к рабам и к собственным детям помещик-садист.

При жене и свояченице Карцев стегал кнутом дворовых. Если женщины просили помещика образумиться, он засекал людей насмерть. Дочерей он привязывал за косы к лошадиным хвостам и гонял по корту. Сына своего сделал калекой и сумасшедшим. Жаловаться на Карцева никто не смел, да и жалобы от крепостных на помещика не принимались. Рабочих сахарного завода истязатель довел до отчаяния. Они решили убить Карцева. Об этом заговоре он узнал от своей любовницы. Карцев приехал на завод, захватил зачинщиков и живыми сварил в котле. Пришлось возбудить против изувера уголовное дело. Карцев истратил миллион рублей на взятки, следствие продолжалось десять лет. Уголовное дело прекратили после смерти помещика…

— На похоронах Карцева родственники и друзья его были в глубоком трауре. А крепостные надели праздничные рубахи и под гармошку плясали от радости, — шептала бабушка.

Голос ее дышал тоской и правдой, хотя она многого не досказывала. Петенька не смел спрашивать, но история, поведанная бабушкой, произвела на него потрясающее впечатление. Этот рассказ «заставил меня постепенно вдумываться в отношения помещиков к их крепостным и понемногу раскрыл мне глаза на все ужасы, которые могли быть порождаемы крепостным правом…».

А что же изменилось с его незабываемых детских лет? Так же страдает и мучается народ, всюду то же ярмо крепостного права. Лишь ушло в небытие старое поколение помещиков-крепостников, ушло, передав своим потомкам гнусные нравы и привычки.

А семья Семеновых после смерти отца и при душевно больной матери распадалась. Урусово приходило в упадок, соседи-помещики захватывали земли, лесные угодья, заводили судебные тяжбы по всякому пустяковому поводу.

В судьбу распадающейся семьи вмешался дядя Михаил Николаевич. Он взял на себя все хозяйственные дела. Петенька с матерью выехали в Москву, потом в Петербург…

Живучи, неистребимы, нетленны, как цветы бессмертника, воспоминания детства. Они вызывают то радостные ощущения, то глубокую грусть. Петр Петрович видит себя по дороге из Москвы в Петербург, в Царском Селе, в просторной квартире на Первой линии Васильевского острова. Видит себя перед Медным всадником, в белых ночах Невского проспекта.

Словно из тумана встает перед ним парадный зал в доме Уваровых. Петенька рассматривает не сановников, князей, графов, а художника Карла Брюллова, драматурга Кукольника, поэта Жуковского. Он гордится тем, что Жуковский хотя и отдаленный, но их родственник по матери. За своей спиной он слышит чей-то шепот:

— Пушкин…

Наконец-то он воочию видит любимого поэта, чьи стихи уже давно выучил наизусть. Пушкин, заложив за спину руки, чему-то весело смеется, что-то рассказывает. Он протискивается сквозь кольцо людей к Пушкину. Смотрит на его пальцы — нервные, быстрые, выразительные. Думает: «Эти пальцы написали „Бориса Годунова“, „Евгения Онегина“, бессмертные слова „пока свободою горим, пока сердца для чести живы…“»