Семьи

Видя, что после ссоры Ринат замкнулся и отстранился от нее, Вика с каждой минутой впадала во все большее отчаяние. Хватаясь то за одно, то за другое дело, она ходила из зала в спальню, затем в ванную за ведром и снова в зал. Она по-прежнему перемещалась по квартире быстрым тяжелым и шумным шагом, двигалась стремительно, хлопая дверьми, гремя ведром, стульями, дверцами шкафов, но сейчас во всех этих на первый взгляд преисполненных прежней яростью и агрессией действиях просматривался их нарочитый характер, будто они были вызваны теперь не только и даже не столько бурлившей в ней злостью, сколько желанием обратить на себя внимание. Вика уже не избегала мужа за простенком, а как бы между прочим то и дело выходила из-за него, следовала в другие комнаты, все чаще появляясь в той части зала, где сидел супруг, и раз даже прошла мимо, чтобы выкурить сигарету на балконе. Она терзалась в беспокойстве, которое рождала в ней полная отстраненность мужа, и всячески старалась вызвать на себя его внимание, но Ринат, видя, в каком душевном волнении пребывала супруга, продолжал вовсе не замечать ее.

В квартире за полных полчаса никто не проронил ни слова: напряжение Вики нарастало, но заговорить с Ринатом, пусть даже опять обрушившись на него в негодовании, она не могла. Первой пойти на контакт означало проявить слабость, всецелую свою зависимость, выказать, что примирение для нее, понесшей обиду, важнее, чем обидчику-мужу, и это останавливало ее. Появляясь в зале, она старалась даже не глядеть в сторону Рината – он сам должен был пойти на сближение, иначе было нельзя. Но хотя сознание Вики оставалось все так же сосредоточено на измене супруга, душа ее жаждала только примирения и, не находя его, трепетала и металась в груди. Молчание и замкнутость мужа, его полное безразличие к возникшей ситуации, к ней самой ввергли ее в совершеннейшее смятение.

Закончив со шкафом, Вика устроилась возле раковины, чтобы вымыть скопившуюся в ней посуду, но вдруг увидела среди горы грязных тарелок, ложек и кружек пластиковые игрушки дочки, представлявшие собой разную кухонную утварь, которые та, несмотря на замечания матери, периодически сгружала в мойку.

– Даша, сколько раз я тебе говорила не ложить свою посуду в общую раковину? – гневно обратилась к дочке Вика, с отвращением доставая из полной воды салатницы маленькую пластиковую кастрюльку, всю заляпанную майонезом и кусочками пищи. – Сколько раз?! Одно по одному… Нет, мне это надоело. Я всю твою посуду выкидываю! – отправив кастрюльку в мусорное ведро, громко и решительно сказала она.

Услышав это, Даша вдруг в одно мгновение вся покраснела, скуксилась, скривилась лицом от лобика и до подбородка в каком-то отчаянном всеобъемлющем животном страхе и с криком «не-е-е-ет!» спрыгнула с дивана и подбежала к матери.

– Да! Вот так! Всё

в мусорку! – вылавливая предмет за предметом, продолжала Вика отправлять игрушечную посуду в ведро, бессознательно стремясь словами усилить боль, которую она причиняла дочери своими действиями.

Не смея доставать игрушки из ведра, Даша стояла рядом, замерев всем телом, и, не зная, что делать, подняв кулачки со сжатыми добела пальчиками к подбородку и сотрясаясь мелкой истерической дрожью, полными безграничного ужаса глазами наблюдала за матерью, не в состоянии даже плакать, а только судорожно проговаривая скривившимся в беспомощной гримасе ртом:

– Моя… посу-у-удка!

– Ну что ты творишь?! – упреком раздался голос вышедшего из-за перегородки Рината.

Не обращаясь больше к жене ни словом, ни взглядом, он с возмущенно-негодующим выражением на лице подошел к мусорному ведру и, присев около него на корточки, прямо возле дочери, в ногах у супруги, принялся вытаскивать из него игрушки.

При прочих обстоятельствах Ринат занял бы в отношении жены куда более строгую позицию и ни за что не стал бы сам доставать выброшенные игрушки, а заставил бы ее сделать это. Но сейчас он и не думал проявлять свою власть главы семейства: намного важнее для него было изобразить покорность и смирение перед гневом супруги. Ему нужно было подыграть жене, дать ей утолить свое уязвленное самолюбие, которое, растравляя ее, противостояло примирению, что он и делал. Ринат не осознавал, как именно его действия влияли на Вику, но по опыту знал, что, проявив покорность, – смягчит жену. Знал он также и то, что если супруга в запале совершала какой-либо неблагоразумный поступок, то нужно было молчаливым укором указать на ее неправоту, сформировав в ней, таким образом, чувство вины; если же при этом удавалось заручиться поддержкой маленького союзника – дочки или сына – и вместе выказать несогласие с вдруг проснувшейся тиранией матери – это был уже залог самого скорейшего примирения. Обо всем этом он не задумывался прямо, но на уровне подсознания прекрасно понимал, какая великолепная возможность уладить конфликт с супругой представилась сейчас ему, и точно знал, как нужно действовать.