Семья Марковиц

Эд выходит в общую комнату, а пастора Боба уже нет. Седьмой час, и Эд, схватив карточку, мчится в столовую. По тропинке впереди него шагает худой седовласый мужчина в ермолке.

— Вы идете на институтский ужин? — спрашивает Эд.

— Да-да. — Мужчина вздыхает. — Вы кто, Марковиц? Меня зовут Маурисио Бродски. — Эд отмечает испанский акцент. — Скажите, как им удалось заманить вас в эту глушь? Я приехал утром. Тишина здесь просто оглушающая. И моя мигрень тут же разыгралась.

— Что это за звук? — спрашивает Эд. Он слышит в воздухе тоненькое гудение — тихую, но неотступную комариную песнь.

— А вот и мое тайное оружие. — Маурисио снимает пристегнутый к карману предмет, напоминающий зажигалку. — Эта штука издает звук комара-самца — отпугивает самку, которая как раз кусается. Она уже беременна, он ей ни к чему, поэтому она летит кусать кого-нибудь еще. Работает прибор на двух пальчиковых батарейках. Я заказал его по почте, у немцев — у кого же еще? — Он вскидывает длинные пальцы, а Эд восхищается тому, как в его речи сочетаются испанский акцент и ноющая протяжность идиша. Своим умудренным обликом он напоминает нью-йоркских евреев, брюки у него иссиня-черные. Лицо живое, глаза с ехидцей, волосы редкие, подбородок срезанный, смотрит с напускной сосредоточенностью, почти пессимистично — мол, пропади все пропадом, а еще у него тоненькие усики и ироничная ухмылка. — Как же вас сюда заманили? — повторяет свой вопрос Маурисио.

— Я так и так ехал домой, на восток…

— Говорят, им не хватало евреев, — сообщает Маурисио. — Они вам сколько дали, тысячу? Две? Можете не отвечать. Я же в этом деле, я все знаю. Евреи-католики — это моя тема. Здесь все как в театральном деле, даже хуже!

Рубашка Эда намокла от пота, летний воздух тяжел и влажен. Они поднимаются на вершину холма, Эд от жары едва живой. Маурисио открывает стеклянную дверь в университетский обеденный зал, их обдает прохладным воздухом, аж мурашки по телу. Из толпы студентов, монашек, монахов в коричневых рясах к ним тут же кидается голубоглазый мужчина.

— Это Рик Матер, — объясняет Эду Маурисио, — директор института.

— Эд! Рад вас видеть! — Матер смотрит Эду в глаза. — Пойдемте в начало очереди.

— Минуточку… — Эд едва успевает схватить поднос, а Матер тащит его мимо тарелок с кексами, с кубиками красного желе, мимо блюд с картофельным пюре. Эд тянется за тарелкой с мясным рулетом, но женщина на раздаче дает ему поднос, накрытый фольгой.

— Это ваша кошерная еда, — говорит она.

Он берет поднос, от голода его уже ноги еле держат.

— Рик, — говорит он Матеру, — у меня один короткий вопрос — сколько времени дается на выступление? У меня есть два доклада — один более теоретический, минут на сорок, а второй попроще — о терроризме, толерантности, двойных стандартах.

— Эд, Эд, — говорит Матер, — об этом даже не думайте. Вы скоро сами поймете, что формальности нас совершенно не волнуют.

— То есть никаких временных ограничений нет?

— Никаких. И никаких докладов. Мы хотим, чтобы вы говорили о том, о чем вам хочется сказать.

— Я уже сказал все, о чем мне хотелось сказать. Это есть в моем докладе!

Эд встревоженно оборачивается к Маурисио, а тот смотрит на него и ехидно усмехается.

Они садятся в отдельном обеденном зале — вместе с Бобом Хеммингзом и другими участниками конференции. Всего их восемь человек — пятеро христиан и трое евреев. Четвертый еврей застрял в Париже, объясняет Матер. Он приедет утром. Эд смотрит на подносы, заставленные картошкой, ирландским рагу, тарелками с минестроне. Ему очень хочется вернутся туда, где раздают еду, и объяснить, что он хоть и еврей, но кашрут строго соблюдает только дома, а тут он с радостью поел бы рагу с картошкой. Но Матер продолжает говорить. Эд снимает фольгу с подноса. И берет бейгл с сосиской.

— Что ж, — говорит Рик Матер, — полагаю, пора начать наше общение. Меня кое-кто спрашивал про доклады, про заседания нашей конференции. Я бы хотел еще раз подчеркнуть: наша задача — отойти от академических канонов. Наш институт — уникальное место, и наша цель — помочь найти общий язык не только евреям и христианам, но и служителям культа и ученым. Мы не придерживаемся регламента, здесь нет особых правил. Мы по традиции стараемся, чтобы общение проходило в максимально неформальной обстановке. И просим мы — это единственное, о чем мы просим, — говорить максимально честно и искренне, делиться самым сокровенным…

«Да, и больше ничего?» — думает Эд, держа в руках бейгл, и его вдруг охватывает паника. Ему кажется, что он падает — а буклет конференции он что, так и не прочитал? — падает, как падают во сне, машет руками, и подготовленный доклад рвется из рук, а все это краснобайство — как пузырящаяся грязь внизу.