Семья Машбер

Так и оказалось. В тот вечер Михла хватил второй и уже последний удар… Все лицо у него улыбалось, из всего рта, а не только из уголка, текла слюна. Он сразу посинел, как селезенка, стал качаться на месте, где сидел или стоял, и, когда жена увидела такое и повела его к кровати, она еле успела это сделать, потому что Михл уже не был самим собою, разбита была не одна, а обе стороны его тела, он отяжелел, и его пришлось волочить. А когда жена кое-как уложила его на кровать и стала спрашивать, кричать: «Михл, что с тобой? Михл, почему ты молчишь? Скажи хоть слово, Михл!» — он, несмотря на усилия и на искреннее желание, ответить не мог ни словом, ни выражением лица. В первую минуту он как-то беспомощно улыбался, но потом и улыбка погасла. Михл застыл, и жизнь, еще теплившаяся в нем, вырывалась наружу только хрипами из груди, которая то вздымалась, то опадала…

— Михл!.. — воскликнула женщина, увидав, что он кончается и что никакой доктор тут уже не поможет. Тем более были беспомощны она сама и старшая дочь Эстер, которая, по сути дела, была еще ребенком.

Она схватила шаль и хотела бежать к соседям. Но тут же вспомнила, что после той истории, которая произошла с ее мужем, соседи от него отвернулись… Тогда пришла в голову мысль о Лузи, с которым Михл сблизился прошлым летом, когда Лузи, приехав в N, провел у них субботу. Вспомнила она и о Сроли, который после смерти ее сыновей не раз посещал их дом, а однажды позаботился о дровах и дал деньги на расходы по дому и на ограды вокруг могил покойных детей. Знала она также, что Сроли находится в дружеских отношениях с Лузи, так что, придя к Лузи, она, возможно, застанет там и Сроли. Перед уходом жена Михла наказала старшей дочери, чтобы та сидела у постели отца, так как его нельзя оставлять одного, он кончается… Горе ей и детям, которые остаются без отца, без кормильца, как посреди открытого моря…

Малые дети боялись оставаться дома без матери, они обступили старшую сестру и держались руками за ее платье. Но и сама старшая дочь боялась подойти ближе к отцу, стояла не у изголовья, а у дальней спинки кровати, трясла ее и смотрела на Михла, чье дыхание с минуты на минуту становилось короче и реже.

— Не умирай, папа… На кого ты нас оставляешь?.. — кричала она.

А между тем мать, жена Михла, на холоде, покрыв голову шалью, торопилась добежать до Лузи. На улице она сдерживала плач и только время от времени всхлипывала, и из груди у нее вырывалось приглушенное рыдание. Но когда она вошла в дом и увидала Сроли, хоть и стоявшего к ней спиной, она невольно вскрикнула: «Люди!»

Сроли в испуге обернулся. Тут же отворилась дверь из второй комнаты, где находились Лузи и Аврам, и оба они показались на пороге. Все стали спрашивать, что случилось; когда жена Михла рассказала о происшедшем, все тут же оделись: первым — Сроли, вторым Лузи, а за ним и Аврам, который тоже пожелал пойти к Михлу.

Войдя к Михлу в дом, пришедшие застали его в последние минуты жизни. Спрашивать его о чем-либо было уже ни к чему, все стояли возле кровати и ждали того, что неминуемо должно было произойти, — вздоха, исходившего уже не из груди Михла, а откуда-то из горла.

И вот Михл испустил последнее дыхание… Сроли подошел к нему и проделал все, что полагается: приложил к носу перышко и увидел, что оно не шевелится, потом прикрыл умершему глаза, расправил руки и ноги и накрыл лицо. Вскоре он и в доме распорядился: увел жену и детей, которые плакали навзрыд, глядя на Михла, лежавшего неподвижно с закрытым лицом.

Потом Сроли мигнул Авраму, чтобы тот — как более молодой и сильный — подошел к изножью кровати, а он, Сроли, встанет у изголовья, и они вместе поднимут покойного… Аврам поддержал Михла, и при этом никого из членов семьи Михла в комнате не было. Присутствовал только Лузи, который не мог смотреть, как коченеет труп Михла, как он тяжелеет и с каким трудом его спустили на пол.

Сроли стал искать в кровати и среди оставшихся в комнате вещей какую-нибудь простыню, чтобы накрыть Михла, но нигде ничего не нашел. Жена тоже перерыла весь убогий скарб свой, но простыни не нашла, потому что в этом и так небогатом доме в последнее время — после всего, что произошло с Михлом, — по причине крайней нужды было продано и заложено все до последней тряпки.

Пришлось обойтись без простыни, вместо нее взяли какое-то одеяло, которое оказалось слишком коротким, чтобы прикрыть все тело, так что либо голова, либо ноги оставались снаружи.

Потом Сроли попросил у вдовы ее субботние подсвечники, однако вместо них в доме использовались глиняные плошки. Она дала их ему, но свечей не было, так что пришлось довольствоваться трехлинейной лампочкой, при бледном свете которой семья проводила вечера, а Михл — до того, как заболел, — писал свою книгу.

Лампу поставили в изголовье, и от этого в комнате стало совсем сумрачно, так как скудного света хватало лишь на то, чтобы освещать голову покойника.