Семья напрокат

Покормив и переодев Никитку, я захожу в спальню Агриппины Яковлевны. Старушка уже проснулась, но ещё лежит в постели, держа в руках любовный роман.

– Доброе утро, я и не знала, что вы любительница подобного чтива.

– Ах, нет, дорогая, что ты. Я же не вижу ничего, и текста не вижу. А картинок тут нет, только красочная обложка. Но на ней уж какая-то срамота нарисована.

Я кидаю беглый взгляд на «срамоту» и замечаю, что там изображён полностью обнажённый мужчина. А его достоинство прикрывает лишь какой-то распустившийся цветок жёлтого цвета, который он застенчиво держит в руках.

Хмыкаю.

– А зачем же вам тогда книга?

– Так это не моя. Здесь нашла. Кто-то оставил, очевидно, в тумбочке лежала. Вот я ради любопытства и полистала.

Холодею. До этого данную спальню занимала няня Ильи, которую Лизавета быстро уволила после отъезда хоккеиста на сборы. И, помнится, женщина явно что-то скрывает от всех.

– Да вот тут лист бумаги какой-то был.

Агриппина Яковлевна протягивает мне небольшой лист бумаги в клетку, сложенный вдвое.

– Только я прочитать не смогла.

– Спасибо, я посмотрю.

Старушка переводит ласковый взгляд на мальчика, которого я по-прежнему держу на руках.

– Оставь мне мальчонку-то. Я с ним поиграю. Немножко.

– Приготовить вам завтрак?

Женщина кивает. Я ставлю Никитку возле кровати женщины, и поспешно выхожу из комнаты, сжимая в руках лист бумаги. Интересно, что там написано?

«Елизавета Анатольевна! Прошу простить меня за мою резкость. Я не должна была совать нос в ваши дела, за что и поплатилась своим положением в вашем доме. Но благодарна вам, что вы не стали портить мою репутацию, и дали мне замечательные рекомендации. Теперь я буду работать у Соловьёвых, с их близнецами, Ромой и Анечкой. Илья навсегда останется в моём сердце, а я никогда не открою рта, не сомневайтесь. Спасибо вам».

Сминаю бумагу.

Так-так, что-то начинает проясняться. Значит, милейшая няня, Ирина Константиновна, что-то разузнала и сказала об этом Лизе. За что девушка её быстро выставила вон, не забыв, однако, дать рекомендации – очевидно для того, чтобы женщина не мела языком. Странно. Она могла бы заплатить за молчание, но, очевидно, у Лизочки просто не было денег, и она выкручивалась, как смогла.

Однако, мне няня по телефону сказала, что Максим Дмитриевич не мог дать хорошие рекомендации ей, как же так? Мужчина здесь совершенно ни при чём. Скорее всего, она побоялась, что я хочу что-то у неё узнать, и быстро отбрила меня.

Понятно. Она – совершенно точно что-то знает, и мне нужно это выяснить.

Я спешу на кухню, и включаю кофемашину. Сейчас сделаю Агриппине Яковлевне бутерброды с кофе, а потом попробую узнать, к кому устроилась на работу Ирина Константиновна, и где её сейчас искать.

Мне кажется, хоккеист собирался сам позвонить женщине. Так почему он этого не сделал? Или просто решил не сообщать мне?

Фарфоровая чашечка наполняется горячим кофе, и я аккуратно беру её двумя пальчиками.

– Ай, горячо!

Старушка не пьёт такой горячий напиток, нужно добавить молока. Я открываю холодильник, достаю из него пачку молока, и принюхиваюсь – не пропало ли?

Тут же сзади раздаётся покашливание.

От неожиданности я слишком сильно сжимаю картонную пачку, и холодное молоко тут же струёй поднимается вверх, выплеснувшись мне в лицо.

– Ай!

Я отпрыгиваю, не выпуская пачку из рук, и оборачиваюсь. В проёме двери стоит Полонский, скрестив руки на груди, и с изумлением наблюдает за разворачивающейся сценой.

– Вы специально?

Я с раздражением ставлю коробку с молоком на стол, и смахиваю с лица капли молока.

– Вовсе нет.

Мужчина пожимает плечами, и расплывается в довольной улыбке.

– Здесь нет ничего смешного!

– Ну, разумеется! Только у вас всё лицо в молоке, и на волосах тоже. Кажется мне, Маргарита, вы пренебрегаете рекомендациями нашего Гуру Солнца. Вроде, вы обещали ежедневно носить что-то красное.

Хватаю с крючка полотенце, и вытираю с лица и волос молочные капли.

– Да, вы правы, я расслабилась. Пойду, надену красные кружевные трусы!

Взгляд хоккеиста вспыхивает недобрым огоньком, но мне уже всё равно – я подхватываю поднос с кофе и бутербродами, и выхожу из кухни.

Стоя под дверью спальни Агриппины Яковлевны, я наслаждаюсь весёлым смехом Никитки, звучащим в комнате. Очевидно, старушка полностью завоевала сердце моего маленького мужчины, потому что мой всегда серьёзный сын мало кому в этой жизни улыбается.

Стучу в дверь, и аккуратно вношу поднос с завтраком.

Пожилая женщина сидит на кровати, опустив ноги на пол, и держит «правнука» на коленях.

– Ехали, ехали, к бабе за орехами. В ямку – бух, а там петух!

При этих словах женщина слегка разводит колени, и мой упитанный малыш проскальзывает между них, заливаясь смехом.

Я умиляюсь.

– Всё хорошо?

– Ну, конечно, Лизочка. Илюшка такой смышленый мальчик, такой добрый, такой ласковый!

В моей душе разливается тепло. Ах, как приятно слышать такой отзыв о собственном ребёнке. Жаль только, что Агриппина Яковлевна применила совершенно чужое имя, ну да ладно.

В комнату входит Максим Дмитриевич, и целует бабушку в щёку: