Семья. О генеалогии, отцовстве и любви

Еще в Сан-Франциско я сказала Майклу, что, получив подтверждение, что Бен — мой биологический отец, и необходимые данные из медицинской истории, я смогу успокоиться. Большинству других людей, зачатых с помощью донорства, едва ли так везло. Я видела его лицо. Могла наблюдать его в движении: заметить жестикуляцию, улыбку. Я знала, откуда я произошла. Этого было бы достаточно. И когда однажды рано утром я открыла письмо от Бена, в котором была как раз нужная информация — сообщение о редком наследственном заболевании глаз, которое у него обнаружили лет в семьдесят, а также заверения, что в истории семьи не было ни рака, ни сердечных заболеваний, ни болезни Альцгеймера, — я должна была почувствовать облегчение.

Но было что-то еще, чего я никак не могла уловить. Бен написал, что решил не делать исследование ДНК, так как не доверял условиям хранения конфиденциальных данных, предусмотренным проводящими исследования коммерческими компаниями. Он рассказал, что обсудил сложившееся положение с женой и детьми. Что его семья в этом деле желала сохранить личную тайну. Положение. Дело. И опять же сохранение личной тайны.

Эти слова тревожили меня, но помимо тревоги я чувствовала что-то еще, что-то для меня непривычное. Целыми днями я несла на себе груз необычной, противоестественной тяжести. Я хотела спрятаться. А потом поняла, что испытываю стыд. Семья Уолденов желала сохранить личную тайну в деле, касающемся меня.

Чего еще я хотела? В конце концов, у меня есть та самая информация, которая, как я считала, придала бы мне цельность. В первую очередь я хотела искоренить этот жуткий стыд, это ощущение своей неполноценности, уверенность, что я инопланетянка, другая, мысль, что мне вообще не следовало рождаться на свет. Именно поэтому, как я теперь поняла, я и указала в первом письме к Бену свой веб-сайт. Сделала я это не только для того, чтобы он понял, что у меня не было меркантильных мотивов. «Видите? — хотела сказать я. — Я живая, и у меня наполненная смыслом жизнь и своя собственная семья». Я была не просто продуктом какого-то случайного утра в Филадельфии — возможно, одного из многих, похожих на другие, — когда он оставил сперму в стаканчике, заправил рубашку в брюки, положил в карман немного долларов и вернулся на лекцию по анатомии.

Я понимала, что об этих непристойностях ему думать не хотелось. Он был успешный, эрудированный джентльмен и добрый дедушка. Я также узнала, что он стал донором под покровом врачебной тайны, под плотной завесой повсеместной в те времена анонимности. К 1961 году со времени открытия Уотсоном и Криком ДНК прошло всего восемь лет. Мысль о будущем, когда появится возможность, плюнув в пластиковую пробирку, узнать свое генетическое происхождение, была из области научной фантастики.

И вот появилась я. Неприятная правда, родившаяся от его плоти. Последствие его действий. Совершенно самобытный человек, живший своей жизнью уже долгое время после того, как донор внес свой «вклад». Само мое существование было возможно благодаря тому, что ему даже в голову не пришло, какой результат возымеют его действия. И чего я теперь хотела — хотя и знала, что, высказав это свое желание, могу положить конец всему нашему продуманному в деталях, осторожному диалогу, — это встретиться с ним. Побыть хотя бы один раз в обществе человека, от которого я произошла. «Будьте осторожны, — предупреждала меня Уэнди Креймер. — Он врач. Привык контролировать ситуацию. Не упустите свой шанс. Пусть условия диктует он».

Дотерпев до середины лета, я написала Бену Уолдену о своей просьбе. Я сказала, что прилетела бы в Портленд на чашку кофе. Что сделала бы все, лишь бы ему было комфортно. Я представляла, что сижу напротив него в кафе — в Портленде их было полным-полно, — глядя в его глаза, очень похожие на мои. Раз десять я смотрела его видео на YouTube, каждый раз по-новому поражаясь нашему сходству. Больше мне от него ничего не было нужно. Я заверила его, что сохраню уважение к тайне его личной жизни. Выразила надежду, что он обстоятельно обдумает возможность нашей встречи. Это бы здорово помогло сделать сюрреализм реальностью.